Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец

С. 246. Ему вспомнилось одно место из Библии... — Глядя на Лизу, порывающуюся поцеловать его сапог, Флугбайль вспоминает тот эпизод из Евангелия (Мф. 26: 6—7; Лк. 7: 37—38), где некая «грешница» (Мария Магдалина?) целует ноги Христа, умащает их миром и отирает своими волосами, готовя Спасителя к погребению.

...и да лишится славы... — не совсем точная цитата из ап. Павла (Рим. 3: 23), где сказано: «потому что все согрешили и лишены славы Божией...»

С. 255. ...он был растерзан машиной... Заслуживает внимания тот факт, что именно такой смертью погиб Матжиои ( см. примеч. к с. 192). Будучи под конец своей жизни практически глухим, он в декабре 1939 года попал под поезд.

С. 258. Да здравствует Отакар Борживой, король мира... — Сцена представляет собой одно из самых ярких в мировой литературе описаний избрания «короля на час», владыки, которого после мгновенного триумфа ждет неминуемая смерть. Избрание это, бывшее в древности торжественным и страшным искупительным обрядом, претерпело множество метаморфоз и в конце концов выродилось в невинную забаву — выборы «бобового короля», производившиеся накануне Рождества или Крещения. Именно такой ход идей прослеживается в одной из последних мысленных реплик Поликсены, смотрящей на мертвого Отакара: «Спит как дитя в рождественский Сочельник».

С. 262. Змей, живущий в человеке изначально... — В этом пассаже, как и в истории «мертвой, несущей под сердцем змею вместо ребенка», звучат излюбленные Майринком мотивы преображения, перерождения путем мучительной «линьки», через которую проходит будущий адепт в процессе инициации. В сочинениях по тантра-йоге говорится о змее Кундалини, таинственном сгустке психо-соматической энергии, пробуждающейся в теле посвященного и «всползающей» по древу позвоночника, чтобы «выйти как росток» из теменной области черепа, обеспечив адепту «высшее отождествление», слияние с Абсолютом.

Белый доминиканец

Перевод сделан по изданию: Meyrink Gustav. Der weipe Dominikaner. Munchen: Albert Langen — Georg Midler Verlag, 1922.

В отличие от «Голема», который содержит в себе элементы криминального романа, от «Зеленого лика» (местами лукаво мимикрирующего под роман бульварный) и от «Ангела Западного окна», в ткань которого искусно вплетены волокна исторической драмы, «Белый доминиканец» — «инициатический» роман в чистом виде. Никакого «карнавала», никаких масок, ни намека на лукавую игру с читателем — повествование ведется от подлинно первого лица, не распадающегося от взгляда сквозь магический кристалл текста на пару мистических двойников.

Пространственно-временной континуум романа максимально упрощен, особенно в сравнении с архисложной структурой «Ангела»: место действия, ограниченное кварталом условного городка, постепенно все более сужается, фактически развиваясь во внутреннем пространстве сознания героя, телесно пребывающего в почти монастырском затворе, а вернее сказать — постепенно становящегося подобием монастыря, «голубятни духа». Время в «Доминиканце» течет линейно, но не равномерно, замедляя свой бег и почти останавливаясь к финалу.

Во всех романах Майринка действует, собственно говоря, один и тот же герой — взыскующий Абсолюта человеческий дух. У Атанасиуса Перната, барона Мюллера, Фортуната Хаубериссера и Христофера Таубеншлага найдется немало индивидуальных черт, но в конечной точке своего пути они становятся почти неотличимыми друг от друга, ибо дух —

это уже не «личность» и тем более не «индивидуальность», а некое «сверх-Я».