Летучий голландец

В воздухе замелькали фигурки птиц.
Птицы садились на ванты..
Грачи сидели и не шевелились, как статуэтки из старого серебра.

— Земля близко,— прошептал Сотл.— Скажи, Фенелон, еще: а может быть, можно убежать с этого корабля? Может быть, можно переиначить свою судьбу? Может быть, мне еще неизвестны и какие-то мои таланты? Может быть, мои таланты выяснятся в на земных приключениях?

Уже рассветало.

На носу забеспокоился лев Маймун. Он зазвенел цепью, встал на задние лапы и великолепно зевнул.

Сейчас он примется понемножку реветь, чтобы проснулся его друг и учитель Пирос.

Доктор Амстен, к сожалению, задремал. Он прислонился головой в противогазе к бизани. Ему, естественно, снилась противовоздушная оборона. Книга об искривлениях позвоночника у детей вспорхнула и улетела в море.

Над головой Сотла билась в истерике большая и пестрая стрекоза.
Сотл махал руками, но стрекоза не улетала.

— Нет,— сказал Фенелон устало. Рассвело, и стало заметно, как небрит Фенелон. Все его лицо обросло жесткой щетиной, как лицо совы — перьями.— Никуда никто не убежит с корабля. «Летучий Голландец» — легенда. Таинственные и темные силы участвуют в его движении, сколько бы Дании ни разглагольствовал о счастье. Многие пытались приостановить корабль, но все они погибли страшной и мучительной смертью. А корабль все равно несется на всех парусах. И судьба его команды — с ним. Ты думаешь, Сотл, ты первый, кто подумал о побеге? Не первый. Уже бежали. Но все возвращались. И все, возвратившись, погибали. И знай: возвращались добровольно и умирали добровольно. Их гнали обратно все те же темные таинственные силы нашего движения, и эти силы — в душе каждого из нас. Мы любим свой тотальный театр абсурда, как Христос любил свое распятье, как заключенный любит свою тюрьму. Вот в чем дело, Сотл. Сотл пристально рассматривал Фенелона своими близорукими голубыми глазами.

— Что-то в тебе изменилось, Фенелон. Не знаю, что, но что-то изменилось.

— Не думаю,— усмехнулся Фенелон.— Я по-прежнему самостоятелен и независим в своих мыслях…

— Да нет.— Сотл медленно отвернулся.— Вчера у тебя была расстегнута верхняя пуговица на сорочке, а сегодня нижняя. Вот и все твои метаморфозы.

— О, если бы мы знали вчера, какая пуговица у нас будет расстегнута сегодня! — Фенелон погрустнел. И рассмеялся неприятным совиным смехом.

— Так что же,— сказал Сотл спокойно и не обер нулся. Он говорил как будто в пространство. Он опять смотрел во все свои пенсне на совсем растворившуюся луну.— Я теперь понял: это хорошо — плыть на корабле «Летучий Голландец», на таинственном паруснике, как на прогулочной яхте, с голубым воздухом, с матросами и с банкетами. Это хорошо, что во сне сбываются все мои мечты о невесте Руне, что у меня и у Руны во сне — масса приключений под куполом моря.

— Вот что я скажу тебе, Сотл. И эти мои слова на сегодня последние. Я устал, я засыпаю, мой барабан не играет. Вот какие я скажу тебе последние слова: и не было у тебя, Сотл, никаких снов, а потому не было ни куполов, ни невесты Руны со всеми совместными приключениями. Все ты выдумал.

Сотл не обернулся. Он безучастно кивнул. Он повторил, как эхо:

— И не было, и не было. Ни снов. Ни куполов. Ни невесты. Ни приключений. Все я выдумал.

Как всегда, в 12 часов утра капитан Грам постучал в двери каюты старшего помощника. Он сообщал координаты и метеорологические данные.

Дверь была заперта изнутри. Капитан обследовал иллюминаторы. Они были задраены и занавешены.

Тогда капитан выстрелом из кольта разбил замок. И включил свет.

Сотл лежал на ковре. Он лег на ковер, выстрелил себе в сердце, и пуля попала в сердце. Все его большое лицо было залито слезами, как у ребенка. На белом кителе, там, где сердце, уже замерзло красное пятно. Личных вещей у Сотла не обнаружили. У него не оказалось ничего, а в письменном столе — даже карандаша. Только в фанерных ящичках под койкой нашли много книжек. И все — с картинками.

Эпилог. Декларация, когда человек человеку друг, товарищ и волк