Летучий голландец

Выходит из спальни, будто собравшись в ванную или на кухню.

Закрывает дверь и чувствует, как ее колотит.

Нет сил стоять — голой, истерзанной попой плюхается на каменный пол у двери.

Внутри хлюпает его семя.

Надо помыться и сделать что-то еще…

Но что?

— Исчезни! — говорит черный из-за двери. — Растворись, беги со всех ног, хоть в горы, хоть в море…

Она кивает головой.

В душ не пойдет, лучше нырнуть в бассейн, там и вымоет из себя все следы.

— Я сейчас! — кричит она. — Еще пять минут!

Из спальни раздается мычание.

Быстро окунается и вылезает из бассейна.

Одежда валяется там, где ее бросила.

— Не мешкай, — говорит черный, — пора исчезнуть!

Надевает джинсы и майку на мокрое тело. Быстро идет в сторону таких же юных, как и утром, кипарисов.

— Беги, — шепчут ей в спину, — чего ты медлишь, беги!

И она бежит не в горы, к морю.

Улица петляет, она петляет вместе с ней.

Другая улица, уже чувствуется запах воды — совсем другие формулы, чем в бассейне.

Чуть не натыкается на одинокого типа, пьяно покачивающегося и медленно бредущего — скорее всего, в отель…

Большой нос, под ним усы…

У нее тоже большой нос, она знает, что похожа на мышку, как знает и что не красива, не стоит обманываться!

Вот уже берег, поздно, но люди толпятся на набережной. Смеются, размахивают руками, о чем-то громко говорят…

Он ее уже потерял, если сам не сможет освободить руки, то так и останется лежать на кровати.

А если завтра не придут убирать, то он умрет, комнаты забронированы на семь дней.

Ее разбирает смех.

И хочется плакать.

Марина смотрит в воду и думает, что теперь делать.

— Прыгай! — говорит черный. — Чего ты ждешь?

— Я плохо плаваю! — тихо отвечает она.

— Вспомни про силу, ты не должна бояться!

— Я боюсь! — чуть громче произносит она.

Ее толкают в спину, она падает в море. Другие формулы облепляют ее, ящерки барахтаются рядом, ящерки страха, перескочившие на незагорелое тощее тело с лоснящейся кожи черного.

Темно-зеленые, пурпурно-черные, белые с голубыми крапинками.

Ящерицы стыда, превратившиеся в ящериц страха.

Женщина пытается плыть, вот только ее тянет ко дну, а берег рядом, бесшабашный берег со множеством веселых фонарей.

Но ярка сегодня полная жизнерадостная луна, бросающая на поверхность Эгейского моря широкую золотисто-красную дорожку, за которую можно уцепиться руками, как за спасательный круг, и забраться на нее, будто на плот, а потом лечь на спину и смотреть — на ту же луну, на звезды, чувствуя, как тебя потихоньку покачивает слабая прибрежная волна. Зачем-то она становится все сильнее, берег скрывается, тонет в непроглядной черноте, лишь луна, звезды, море, я исчезла, говорит Марина, но из-за плотно закрывшейся двери в ответ не доносится ни слова.

У самого берега резко взревела уже не слышимая ей сирена спасательного катера. Ветер подхватил плотный, низкий звук и понес его дальше, в сторону открытого моря, волоча над спящими островами и множеством рыбацких суденышек, вышедших пару часов назад на ночной лов.

Как раз сейчас рыбаки закончили ставить сети.

Нечто

Банан сидел на пляже. Его колбасило.

Палтус шел по самой кромке моря. Банан отчетливо видел, как он приближается, неся в правой руке только что пойманного осьминога.

Осьминожек был совсем маленьким — именно таких подают здесь в прибрежных ресторанчиках.

Банан смотрел на Палтуса и думал, что надо бы побыстрее зайти в воду и уплыть как можно дальше: к острову Кос, за остров Кос, уплыть к любой, даже чертовой, матери, но как можно дальше…

— Ты чего тут сидишь? — спросил подошедший Палтус.

— Я ее потерял! — грустно ответил Банан.

— Мы все ее потеряли! — веселым тоном сказал Палтус и покрутил в воздухе осьминогом.

— Ты не понял, — мрачно проговорил Банан, — я нашел то, что ты мне велел, а потом потерял! Да и вообще: жизнь — дерьмо! Тебе рот скотчем заклеивали?

— Смотри, какой осьминог смешной, — сказал Палтус, — ты помнишь?

— Они там другие, — ответил Банан, — там все другое.

— Что у тебя с руками? — спросил Палтус. Запястья у Максима были ободраны и кровоточили.

Когда он понял, что никто не собирается не то что ласкать его, но даже развязать руки и ноги, отклеить скотч, вызволить, выпустить на свободу, то беспомощно завыл залепленным ртом, только потом сам испугался невнятного, спертого мычания и затих, пытаясь понять, что будет, и будет ли вообще еще что-нибудь…

Хорошо, что сучка оставила свободным нос, можно дышать. Вдыхать, выдыхать, снова вдыхать.

И одновременно напрягать кисти.