Летучий голландец

И ему тут же все показали. Ссоры хозяина со сбежавшей хозяйкой, газовщика, испугавшегося водорослей, горбуна, читающего стихи, его собственные беседы с Порождественским. А вот и еще… Это, позвольте, кто?

И никто не сказал: ах, извините, этого вы видеть не должны. И он стал наблюдать за двумя странными персонами. Один был в черном камзоле с кружевным брабантским воротником и в рыжих ботфортах с отворотами, другой – в матросской робе и дырявых сапогах. Эта далекая от российских стандартов парочка стояла у здания с надписью «Продмаг», явно намереваясь в него войти.

«Интересная картинка, – размышлял Н. – Собственно, если видеть в окошках этого калейдоскопа то, что только и может там быть, это означает пребывать в реальности. Искусство начинается с некоего сдвига: в окошках видишь не то, что ожидаешь».

Пошел дождь и размыл все картинки.

«Это уже импрессионизм», – констатировал Н.

Он не видел, как в мокрых кустах перед самой колючей проволокой мыкается с биноклем младший сержант милиции Василий Сафонов. Полчаса назад капитан Меринос оторвал его от ежевечернего забивания «козла» и велел выдвигаться на передовые позиции.

– Окна там у него все светятся, – сказал помрачневший капитан. – Боюсь, не сходка ли…

Сержант бросил на стол костяшки домино, сплюнул и пошел на пост, предварительно выговорив себе за это два отгула.

Если бы Н. увидел его с биноклем в кустах, он размышлял бы теперь не об импрессионизме, а о социалистическом реализме. Или о сюрреализме?

8

Картинка оказалась из будущего, из завтрашнего дня, когда ровно в полдень человек в камзоле и человек в матросской робе стояли перед домиком с надписью «Продмаг» на пыльной солнечной улице маленького городка со странным названием ВИЛ, каковое оказалось не на ассирийском и не на арамейском языке, а просто увековечило собой аббревиатуру имени, отчества и фамилии незабвенного вождя. То, что произошло после этого, повторялось в последующие дни во всех окрестных магазинчиках. Странная пара зашла внутрь и попросила продать им брезент, сколько есть.

Где-то им предлагали раскладушку, где-то – туристическую палатку, где-то говорили все то, что так любят говорить российские продавцы закаленным в словесных баталиях покупателям. Однако парочка терпеливо все выслушивала, покупала и палатки, и раскладушки, и рулоны брезента, если это имелось в наличии, а потом исчезала вместе с покупками.

Через два дня к капитану Мериносу снова прибежала знакомая уже нам продавщица.

– Иностранцы! – выдохнула она. – Иностранцы!

– И-где? – то ли зевнул, то ли икнул рыжий капитан, хорошенько заложивший вчера за милицейский галстук.

– Да здесь, у нас. В магазин зашли, раскладушку купили.

– Туристы, верно. Прибалты какие-нибудь… – лениво проговорил Меринос. – А откуда у тебя раскладушки?

– Свою отдала. Они уж очень просили… И вот что мне за нее всучили.

На потную веснушчатую мясистую ладонь капитана тяжело легла желтая монета с изображением несимпатичного горбоносого мужчины.

– Золото! – проблеснуло наконец нечто осмысленное в зеленых водянистых глазах Мериноса. – Неужто клад нашли? Тогда должны в милицию сдать, им только проценты положены.

– Золото! – ахнула продавщица. – А я-то думала, фальшивая.

– Где они остановились-то, не сказывали?

– Да нет.

– Вот что. Позвони в другие магазины, узнай, были ли у них. Если не были, предупреди. Увидят – пусть в милицию звонят.

Продавщица взволнованно убежала.

– Ну дела, – вздохнул окончательно проснувшийся Меринос и стал накручивать телефонный диск.

9

Ночью дождь усилился и лился в голубое небо сна, по которому сновали мелкие кораблики, каждый в свою сторону. И не было у корабликов портов приписки, и каждому было хорошо плыть и в море, и вблизи берега, и берега были гостеприимны.

И лунный человек смотрел на это и одобрял, хотя многие считают его пятном. «А может быть, он и есть растекшееся пятно? – разливалась млечность в мыслях у Н. – Легко ли все время наблюдать за чужим бытием, существуя в небытии?»

Наутро дождь, приостановившийся было на рассвете, зарядил снова. Безбилетный августовский дождь. Действительно безбилетный: явился из осени, в лето не пускают, но он просочился и все сочится: на чердаке сыро, в саду не посидишь, даже в доме холодно. Осень? Вроде бы рано.

Н. лежал под двумя одеялами. Одиноко краснел маленький круглый рефлектор, дело шло к полудню, но вставать не хотелось.

«А может быть, мне не хватает внутренней энергии? – спросил он себя. – Бодроэнергичные люди встают в шесть утра, делают зарядку, а потом куда-то идут. Некоторые даже идут во власть…»