Летучий голландец, или Причуды водолаза Ураганова

В Коктебеле вообще все отдыхающие помешаны на камнях. Целыми днями роют гальку на пляжах. И кое-что находят, чаще всего — обточенные морем халцедоны, реже — сердолики. Самые отъявленные любители, стремясь опередить других, уже ранним утром журавлями выхаживали вдоль морской кромки. В горы забирались разве только одиночки профессионалы, без шлифовки даже отличный камень — не камень. У почты была ювелирная мастерская, где продавали недорогие перстеньки с местными, правда, не лучшими, камешками. А из-под полы предлагали красивейшие отполированные агаты и сердолики, тоже тогда не совсем по грабительским ценам: рублей за пятьдесят. Сейчас-то цены наверняка подскочили, тем более что Карадаг закрыт для всех. Объявлен заповедником строжайшего режима. И слава Богу. Туда, говорят, даже орлы теперь вернулись.

Я плохой ходок в горы, особенно по солнцепеку. Когда мы первый раз по крутой тропе, за бывшей каменоломней, поднялись на седловину, у меня был язык до пояса, как у московской сторожевой. Всю воду, взятую в дорогу, возможно, я выпил сам.

Зато отсюда, с перевала, открылся потрясный вид на все четыре стороны. С одной — длинный берег, опутанный таким же длинным канатиком прибоя, и бескрайнее живое море, а с трех других — внушительная чащоба скал, словно продравшихся сквозь землю. Да они и впрямь вылезли наружу — на то и вулкан — черт знает из каких глубин. Искореженные, пропеченные — черные, темно-серые, пятнистые… Они торчали голо и стремительно. Лишь сам перевал был кое-где припорошен землей с чахлым колючим кустарником и с низкорослыми деревцами-кизилами.

Если идти по перевалу дальше, что однажды и сделали пытливые Миддл с Литтлом, можно спуститься в соседний поселок, известный своим дельфинарием. На дельфинье представление они не попали, но пива выпили.

Мы свернули с тропы влево, к подножию скал, что, громоздясь высоким взъерошенным валом, падали затем отвесным каменным водопадом в море.

В рюкзаке Литтл нес хозяйкин молоток и удачно найденную по пути еще в самом Коктебеле, ржавую кирку, у которой мы укоротили ручку. Повсюду встречались следы исступленной деятельности «пришельцев»: изрубленные халцедоновые жилы и узкие агатовые жилки… А на недосягаемой высоте красовались аршинные буквы масляной краской, гордо сообщавшие о том, кто и когда туда залез.

— Это ж сколько банок с краской, — поражался Литтл, — надо было переть на себе!

— Ради славы чего не сделаешь, — сказал я.

— Работа титанов, — коротко определил Миддл. От него-то я впервые и услышал о разнице между титанами и чайниками. Титаны — крупнее!

Даже у неприступной верхушки знаменитого «Чертова пальца», грозящего ввысь, было намалевано белым: «Камбеш лысый! Сухуми!» Подобная надпись врезается в память на всю жизнь.

— Камбеш… — пробормотал Литтл. — Камень бешеный?.. А знаете, как переводится на русский название города Херсон? — внезапно спросил он, и сам себе ответил: — Бессонница.

Повсюду разевали иззубренные пасти консервные банки и вспыхивало битое стекло.

— Мамай прошел, — сказал Миддл.

— Мамай или бабай? — поинтересовался Литтл. — Я их путаю.

— Оба.

— А все-таки? — настаивал Литтл.

— Про Мамая говорят — прошел, а про бабая — пришел. Детей пугают, чтоб не плакали: «Молчи, бабай придет!»

— Значит, мы бабай, — Литтл снял рюкзак. — Мы пришли.

И достал кирку. Как он углядел в расщелине скал эту нетронутую халцедоновую жилу?.. Ее извилистый ход там и сям прикрывал лишайник, и она шла как бы пунктиром.

Часть этого «пунктира», килограммов двадцать, мы и притащили в рюкзаке под вечер во двор. А кирку оставили в укромном местечке на Карадаге, не носить же ее туда всякий раз. Сейчас-то можно обозвать нас любыми словами за варварство, но тогда нам это и в голову не приходило. Когда в доме разгром, лишняя пара выбитых стекол уже не выглядит преступно.

— Куда столько? — обалдел Степа.

— Забирай и шлифуй, — посоветовал Литтл.

— Дешевый он, халцедон-то… — копался Степа в груде отбитых камешков. — Дешевый, как и нефрит… В Сибири нефрита — тонны!

— А у нас — килограммы, — сказал Миддл.

— Целиковые колечки вытачивать — возни много… Разве что на бусы, а? — поднял голову ювелир.

— В самый раз на бусы, — кивнул я.

— Ерунда. Ладно, немножко возьму. — И выдал нам пятерку. — Только в виде поощрения, — предупредил он.

— Говорил, не обижу… Обижаешь, начальник, — проворчал Литтл. — Пуп надорвали.

— А вы больше эти килотонны не таскайте. Сердолик ищите!

С тем и ушел. Не помню, взял ли Степа хоть что-то из кучи. Правда, к нашему отъезду потом она заметно уменьшилась. Может, мальчишки растащили.

Наши мечты про пир на весь мир рухнули. С пятеркой не разгуляешься. Втроем за целый-то день мы б куда больше заработали у соседей на стройке дома, но это не приходило нам в голову. Искали легкие деньги.

Наловчившись, мы стали приносить Степану и сердолики. Но, помнится, никогда больше десятки на всех троих мы ни разу не сподобились получить за усердные труды. Измученные, исцарапанные, обгорелые — насчет загара Степан не ошибся, — мы камнем — лучше словечка не подберешь — падали спать.