Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт

– Двигатель, – ответил человек. – Парус на ней лишь для остойчивости. Когда папаша мой был жив, ходила под парусами. Сейчас нет. Слишком много хлопот, нахрен. Так я прихожу сюда, иду обратно, на берегу развлекаюсь хорошенько, никаких напрягов. Сюда вожу вино и сыр, назад апельсины, дыни, что угодно. А ты куда-то путь держишь, верно? Едешь куда-то. Куда ты едешь?

– Куда вы везете апельсины, – ответил Боаз-Яхин.

– Ты тут крутишься, лодку ищешь. Надеешься, что, может, сумеешь отработать проезд на ту сторону, – сказал торговый моряк. Когда огонь в устье гавани вспыхнул и повернулся, осветилась одна сторона его лица. Он широко улыбался – крупные зубы, лицо отчаянное. – У меня предчувствие было, как тебя увидал, – продолжал купец. – Бывает так – посмотришь на человека и что-то почуешь. Готов поспорить, ты никогда не плавал, не стоял за штурвалом, не умеешь готовить, и если я прикажу тебе отдать швартовы, то ручаюсь, что ты и знать не будешь, за какой канат браться.

– Точно, – сказал Боаз-Яхин.

– Так я и подумал, – сказал купец. Опять широкая улыбка. – Это ничего. Тебе все равно повезло, потому что мой двоюродный брат со мной назад не пойдет. Можешь помочь мне ее перегнать. Я покажу тебе, как править, и тебе нужно будет только не заснуть.

– Хорошо, – произнес Боаз-Яхин. – Спасибо.

– Выйдем утром, – сказал купец. – Можешь переночевать на борту.

Шконки располагались внизу рядом с камбузом, и от них пахло топливом, просоленным деревом, табачным дымом и старой жарехой. Боаз-Яхин взял одеяло и лег на палубе, глядя на звезды, крупные и яркие, качавшиеся над ним. Между ним и звездами проносился луч портового маяка, когда огонь вращался. Он уснул с мыслями о Лайле и той ночи, когда они с нею спали на крыше ее дома.

Утром его разбудило солнце прямо в лицо. На мачте примостилась профессиональная с виду чайка. Она презрительно глядела вниз на Боаз-Яхина желтым глазом, который говорил: я уже к делу готова, а ты еще спишь. Другие чайки летали над гаванью со скрипучими криками, вопили над мусором за кафе, сидели на мачтах и штабелях.

В каком-то кафе купец угостил Боаз-Яхина кофе и булочками. Потом принял на борт топливо, уладил таможенные формальности, поднял парус для остойчивости и завел двигатель. С яликом на буксире «Ласточка» пропыхтела мимо грузовых судов и танкеров, из чьих камбузов доносились звяк чашек и запах кофе. Там и сям мужчины в трусах или пижамах опирались на леера, глядя вниз, стоя в утренних тенях, что медленно ползли в свете солнца по металлическим палубам. Вот это жизнь, думал Боаз-Яхин. Вот что значит быть в этом мире.

Они вышли из устья гавани, миновали старый каменный мол с маяком, который в сильном солнечном свете стоял теперь сонно, как сова, и оставили позади фарватерные буйки, преодолевая свежий западный ветер и небольшую зыбь. Солнце искрами и бликами плясало на зеленой воде. Все еще восседавшая на топе мачты чайка выразила своим глазом уверенность, что вышли поздно, да что уж тут.

На купце по-прежнему были его остроносые ботинки, темные брюки от костюма и мятая белая рубашка, только теперь более мятая и не такая белая, а пиджак он не надел. Суденышко на ходу медленно покачивало, оно зарывалось носом, а пузатый корпус бился о зыбь. Солнце отблескивало от небольшого латунного колеса, когда купец перебирал его спицы.

– Тяжело идет, э? – спросил он. – Не для движка ее строили, кошелку старую. Строили под парус.

С движком на ней – что большую тяжелую оладью гонять по ухабистой дороге. Изматывает.

– А почему не поднимете парус? – спросил БоазЯхин.

– Потому что она теперь моторизована, – отозвался купец. Казалось, он чуть ли не злится. – Она уже не может ходить под парусом. Это не как встарь. Мой старик гонял меня, бывало. Если такая под парус оснащена, у тебя на ней две мачты, большие длинные реи. Чтобы сделать поворот, всякий раз должен спускать рей, поворачивать его на другую сторону мачты и поднимать вместе с парусами на наветренной стороне. Целое парусное дело. «Шевелись, мальчик! Прыгай!» Так его и слышу. Большой был моряк мой старикан. Ну и нахер. Теперь у нас новые времена, э? Человек он был чудесный. – Купец сплюнул в окошко рубки с подветренной стороны. – Ходил под парусом, как черт, ничего не боялся. Великий лоцман. Подобного никто и не видал никогда. В любое время знал, где находится. Посреди темной ночи, ни суши, ни зги не видать, а отец знал, где он.

– А вы как знаете, где находитесь, когда земли не видно? – спросил Боаз-Яхин. В рубке он не заметил ничего научного с виду, кроме компаса да шкал двигателя и топлива. Никаких инструментов, напоминавших бы навигацию.

Купец показал ему деревянную доску, в которой было просверлено много дырочек – колесом с тридцатью двумя спицами картушки компаса. Под ним – короткие вертикальные линии отверстий. В некоторых торчали штырьки, привязанные к доске бечевками.