Лев Гумилев: Судьба и идеи

Герштейн дала изумительно четкое и жесткое определение всей ситуации, в которой находился Лёва – любимый ею человек. «Уже давно, – пишет она, – я была потрясена зрелищем его жизни, в которой ему не было предусмотрено на земле никакого места»138. Действительно, никакого места... Москву он не любил; увидев столицу в период реконструкции ее центра, заметил: «Мало ли в России пустырей...» И Москва была к нему достаточно жестка. Столичные друзья Анны Андреевны тяготились ее частыми приездами туда и только делали вид, что ценят Л.Н. Опять же, по свидетельству Э. Герштейн, Мандельштамы были недовольны приездом Лёвы (с которым, кажется, мемуаристка у них и познакомилась), и в первые дни после отъезда Анны Андреевны и у Нади, и у Осипа Эмильевича прорывалось какое-то раздражение против нее. «Осип Эмильевич, – пишет Герштейн, – сочинил на меня и Лёву злую эпиграмму, которую мне сам Лёва прочел... Я, со своей стороны, открыла Лёве, что Надя называет его кретином»139. Злоба Мандельштамов выплескивалась за пределы столицы и достигала Ленинграда. Брат Осипа – Евгений Эмильевич, у которого остановилась Эмма, услышав, как она звонила на Фонтанку, заметил: «Вы говорили с сыном Анны Андреевны? Остерегайтесь его, у него могут быть нехорошие знакомства. Вообще... я бы не хотел... из моей квартиры»140.

Неприятные слухи доходили даже до незнакомых Мандельштаму людей. В 1937 г. Эмма жила у своих родственников – врачей. Последние поинтересовались тем, у кого она бывает. Герштейн назвала среди прочих и Ахматову, на что ей было сказано: «У Ахматовой? О, избегай ее сына»141. А еще говорят, что интеллигенция – только страдавшая сторона в тот страшный год. Легко было предсказывать великому поэту: «В нем есть гибельность»; они же и добавляли, помогали «реализовать» эту гибельность.

2.2. Злой гений Льва Гумилева

Если бы я не был так ничтожен...

Но я труслив, слаб и изворотлив.

Н. Пунин

Мог ли Лев спокойно, нейтрально воспринимать третьего мужа Анны Андреевны – Николая Николаевича Пунина? Думается, нет; и дело не только в откровенной и нескрываемой неприязни самого Пунина к нему. Обычно Н. Н. Пунин фигурирует как профессор, крупный искусствовед, жертва сталинских репрессий. Все это в основном верно. Верно и то, что жизнь его закончилась трагически: в 1953 г. в концлагере Абезь на Севере. Странная игра судьбы напоследок свела его там с одним из евразийцев – Львом Карсавиным. По свидетельству «солагерников», оба сохраняли какую-то стоическую силу.

Думается, взрослый Лев Гумилев знал и другое, для него не менее существенное: в 1918 г. Н. Н. Пунин был официальной фигурой в России и очень немалой – заместителем народного комиссара просвещения РСФСР А. В. Луначарского. Это бы ладно, чего не случалось в те годы. Но я думаю, что Лев Гумилев знал «заметку-донос» Н. Н. Пунина на своего отца. В ней говорилось: «С каким усилием, и то только благодаря могучему коммунистическому движению, мы вышли год назад из-под многолетнего гнета тусклой изнеженно-развратной буржуазной эстетики. Признаюсь, я лично чувствовал себя бодрым и светлым в течение всего этого года отчасти потому, что перестали писать или, по крайней мере, печататься некоторые «критики» и читаться некоторые поэты (Гумилев, например). И вдруг я встречаюсь с ними снова «в советских кругах»... Этому воскрешению я, в конечном итоге, не удивлен. Для меня это одно из бесчисленных проявлений неусыпной реакции, которая то там, то здесь да и подымет свою битую голову».

Напечатано это было в газете «Искусство Коммуны». Когда я начал искать что-либо интересное (и не сугубо специальное, а человеческое, так сказать) о Н. Н. Лунине, то наткнулся на статью о нем С. Михайловского. В ней отмечалось, что упомянутая газета издавалась меньше года, а у журнала «Изобразительное искусство», к которому Н. Н. имел отношение, вышел всего один-единственный номер142. Но донос, даже «в супрематическом пространстве», не становится от этого менее зловещим.

Первые встречи Н. Н. Пунина с Н. Гумилевым были в дореволюционную пору – «мы жили тогда на планете другой», как пел позже А. Вертинский. Михайловский рассказывает, что в архиве Пунина хранится фотография, на которой заснят маскарад в Царском Селе. Он был устроен дочерьми морского генерала Аренса, обретавшегося при дворе, и проходил на берегу пруда в здании Адмиралтейства. «С беспечной веселостью замерла перед фотографом костюмированная толпа, – пишет биограф Пунина, – над молодыми лицами пудреные парики, затейливые шляпы. Легки преклонил колено перед Зоей Евгеньевной Арене Николай Николаевич Пунин... Впереди, на авансцене, Николай Степанович Гумилев»143.