Лев Гумилев: Судьба и идеи

Пунин и Н. Гумилев встретились последний раз в августе 1921 г. в следственном изоляторе ЧК на Гороховой, когда первый был ненадолго арестован. Одного вели на допрос, другого – с допроса. У Гумилева в руках была «Илиада» Гомера, с которой он не расставался ни в далеких путешествиях, ни на фронте. Единственное, что успел сделать Гумилев – это показать книгу Пунину144.

Вряд ли юный Лев знал тогда этот эпизод. В 1929 г. он приехал в Ленинград и из бежецкого тепла попал в крайне холодную, злобную обстановку «Фонтанного дома», где его мать была обозначена в пропуске как «жилец» (он был необходим, так как проходить в квартиру приходилось через вестибюль Дома занимательной науки). В квартире было тесно. Пришлось думать, где поселить бежецкого гостя. Решили постелить ему на сундуке в длинном, идущем вдоль комнат коридоре. Пунин сразу насторожился по отношению к сыну Ахматовой. Быть может, ревновал его к матери, к Гумилевым, а скорее всего, связывал е этим юношей новые хлопоты. Он открыто давал понять, что Лев – семье в тягость, и что было бы совсем неплохо, если бы он подался обратно в Бежецк. Однажды во время одного из объяснений Лунина с матерью Лев случайно услышал, как тот раздраженно кричал: «Что же ты хочешь, Аня, мне не прокормить весь город!»145

Как при этой странной «жизни впятером» мог себя чувствовать Лев? Вспоминает Эмма Герштейн: «Меня пригласили к столу, где собрались все: Николай Николаевич, его жена Анна Евгеньевна с Ирой (дочь Н. Пунина. – СЛ.), Анна Андреевна и Лёва... Анна Евгеньевна с Ирой сидели на одном конце очень длинного стола, а Лёва с Анной Андреевной на другом. Анна Евгеньевна молча опрокидывала в рот полную рюмку водки и только изредка подавала своим низким прокуренным голосом реплику – как ножом отрежет... По какому-то поводу говорили о бездельниках. Анна Евгеньевна вдруг изрекла: «Не знаю, кто здесь дармоеды», Лёва и Анна Андреевна сразу выпрямились. Несколько минут я не видела ничего, кроме этих двух гордых и обиженных фигур, как будто связанных невидимой нитью»146.

Герштейн рассказывает, что жизнь у Пуниных становится невыносимой, так как Анна Андреевна лишилась пусть небольшой, но все-таки своей персональной пенсии, которую она получала «за заслуги перед русской литературой»147. Характеризуя состояние пунинского дома, Герштейн писала: «Какая-то тоска на Фонтанке – недовольство Левой»148.

Допустим, что Эмма Герштейн пристрастна, поскольку она любила Лёву. Но вот записки Лидии Чуковской (правда, о периоде после развода А.А. с Н. Н. Луниным), в которых сохранены следующие слова Анны Андреевны о своем третьем муже: «Ходит раздраженный, злой... Он скуп. Слышно, как кричит в коридоре: «Слишком много людей у нас обедают». А это все родные – его и Анны Евгеньевны. Когда-то за столом он произнес такую фразу: «Масло только для Иры». Это было при моем Лёвушке. Мальчик не знал, куда глаза девать»149.

Дело не только в отношении Н. Н. к Льву; не мог же 22-летний человек не видеть и другого – отношения Лунина к А.А. Она и сама вспоминала об этом так: «Странно, что я так долго прожила с Николаем Николаевичем... Но я была так подавлена, что сил не хватало уйти. Мне было очень плохо, ведь я тринадцать лет не писала стихов... Я пыталась уйти в 30-м году... Я осталась. Вы не можете себе представить, как он бывал груб... во время этих своих флиртов. Он должен был все время показывать, как ему с вами скучно. Сидит, раскладывает пасьянс и каждую минуту повторяет: «Боже, как скучно... Ах, какая скука»... Чувствуй, мол, что душа его рвется куда-то... И знаете, как это все было, как я ушла? Я сказала Анне Евгеньевне при нем: «Давайте обменяемся комнатами». Ее это очень устраивало, и мы сейчас же начали перетаскивать вещички. Николай Николаевич молчал, потом, когда мы с ним оказались на минуту одни, произнес: «Вы бы еще хоть годик со мной побыли»150.

Моей задачей было лишь воссоздание обстановки, в которой жил юный Гумилев, а не осуждение или обеление А.А. и ее окружения. Вот еще характерный эпизод, говорящий о нищенском моральном облике «известного искусствоведа». А.А. жалуется Лидии Чуковской: «Шумят у нас. У Пуниных пиршество, патефон до поздней ночи... Николай Николаевич очень настаивает, чтобы я выехала.

— Обменяли бы комнату?

— Нет, просто выехала... Знаете, за последние два года я стала дурно думать о мужчинах. Вы заметили, там их почти нет»151. Под «там» имелись в виду тюремные очереди.

В 1941 г. А.А. еще жила в Фонтанном доме, рядом – вновь воссоединившаяся семья Пуниных. В июле и августе она даже стояла на дежурствах с противогазом. Но где-то в сентябре переселилась в писательский дом на канале Грибоедова к Томашевским. Хозяйка дома объясняла это так: семья Пуниных перебралась в бомбоубежище Эрмитажа, а А.А. осталась одна в квартире (как «петербургская тумба», говорила сама А.А.)152. Все это было наказанием за отношение к сыну.