Лев и Акула. Сборник рассказов

Именно звериное чутьё командира подсказало безрассудное, ничем не оправданное, но оказавшееся спасительным решение – идти на таран. Квалификационная, кризисная, техническая и прочие комиссии потратили месяц: изучали чёрные ящики, опрашивали экипаж, когда у пилотов наступали минуты просветления. В результате подтвердили правильность выбранной командиром тактики. Всё-таки его случай имел минимальные последствия: корабль цел, и люди не безнадёжны – год-другой лечения, их здоровье вернётся в норму. Серафим мог гордиться, его именем назвали «Буровскую методику пронзания» (пилоты чаще использовали термин Бурение или Забуриться).

Вскоре после приезда профессора Чжоу Серафиму предложили поучаствовать в конференции, где ему отводили главную роль. Не только учёные и журналисты, все жители планеты интересовались человеком, который прошёл невредимым сквозь космическую сверх-субстанцию. Серафим согласился без раздумий. «Диагностическая койка» смертельно надоела.

Пока медсёстры помогали пациенту наводить лоск перед важным событием, Буров успел пожалеть о поспешном решении. Улыбчивые девушки наперебой уговаривали помрачневшего докладчика не волноваться, но видя тщетность своих усилий, позвали Чжоу. Китаец вошёл в комнату и, не говоря ни слова, поклонился. Буров стремительно вскочил с вертящегося стула, изобразил ответный поклон.

Профессор был существенно ниже ростом, но умудрялся поглядывать будто бы свысока.

– Серафим шифу, позволь оказать тебе помощь.

– Да, благодарю, профессор.

Чжоу протянул руку, слегка кивнул, когда Буров положил на его ладонь свою. Следующие пять минут китаец массировал точки на пальцах, и запястье пациента. У Серафима то покалывало в позвоночнике, то светлело в голове, и, в конце концов, на него навалилось всепоглощающее спокойствие.

– Буду рядом, Серафим шифу, не переживай, – сказал профессор, снова кивнул и удалился.

Волноваться было не о чем. Пилот осознал это сразу, как вошёл в конференц-зал. Десятки пар глаз устремились на него с неподдельным восторгом и восхищением. Собственно, говорить – а это он не любил – Серафиму пришлось мало, он лишь отвечал на вопросы. Каждый его ответ вызывал новый виток дискуссии, послушать которую было порой интересно, порой весело.

Самый длинный монолог, который выдал докладчик, сообщал о моменте контакта корабля и субстанции. Буров отвечал на вопрос «как долго вы находились внутри КСС?»:

– Один миг и, вместе с тем, бесконечно долго. По приборам мы не сдвинулись ни на йоту, а по ощущениям… – Серафим замолчал, подбирая слова, но бросил недосказанную мысль и начал почти с начала: – Мы по уши вляпались в космическое дерьмо. Как бы лучше объяснить? Такая, знаете, чернота, типа дёгтя. Чернющая и липкая. И запах! Знаете, запах пропал совсем. Как будто нос заложило. Раз и всё. Висим. Черно и висим. Мониторы пустые, приборы уснули. И всё такое, слышь, плоское. Мы сами плоские, как бумажные фигурки. Знаете? Ребятишки вырезают.

Серафим собрал пальцы щепотью и подрыгал кистью, показывая, как двигаются бумажные куклы.

– Как это – плоские? – спросил тучный, важного вида господин. – Не представляю.

– Эдак, – докладчик сдавил голову ладонями, словно пытался превратить её в блин, – как мультяшки. Двигаемся, пищим что-то. Звук, знаешь, совсем другой. Чернота снаружи, а корабль сложился в плоскость и торчит в этой фигне, как нож в картонке.

– Вы, говорите, видели друг друга, – поднял руку бородатый элегантно одетый журналист, – в черноте?

– Не-е-ет, – сморщился Серафим, – чернота вокруг. Как тебе объяснить? Звёзд нет. Пусто. Чернота и всё. Внутри-то нормально. Видно всё, но плоское, – спохватившись, он добавил: – А дальше-то, знаете, что пошло? О! Раньше мелочь, скажу, а вот дальше!..

Слушатели застыли с открытыми ртами. Докладчик продолжил:

– …Пятна пошли, разводы. Кислотного цвета. Как флуоресцентные, что ли, – Буров зашевелил руками вокруг себя наподобие восточного танца.

– Куда пошли?

– Вокруг. Вокруг. Между нами, знаете, так летают. Даже как будто просачиваются. Вот, стоишь ты, такой плоский, и вдруг прожектор с цветным фильтром на тебя навели. А потом сползает краска. Не чувствуешь ни прикосновений, ни ветерка.

Буров остановился. Все смотрели не на него, а на доктора, который пристроился за спиной, чтобы контролировать пациента на случай поехавшей крыши. Серафим тоже оглянулся на медика. Лысоватый блёклый человек смутился от пристального внимания аудитории и, чтобы избавиться от него показал большой палец, мол, всё хорошо, опасаться нечего. Ну, заврался парень, с кем не бывает.

В наступившей тишине особенно звонко прозвучал высокий почти детский голос:

– Возможно, это была попытка перехода в другое измерение.

Теперь все взгляды метнулись к хрупкой девушке, едва ли ни подростку, которую Серафим и не заметил прежде.

– Неудачная попытка, поэтому картинка выглядела искажённой.

– Как понять, другое измерение? – оживился, заскучавший было бородатый журналист.

Серафим почувствовал тычок в спину и расслышал громкий шёпот медика: