Лев и Аттила. История одной битвы за Рим

— Если я как человек в чем-либо ошибся или же чего-нибудь не пояснил, то ты, которому от Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа поручена церковь и сей престол, исправь сие.

Спустя некоторое время ко Льву во сне явился апостол и сказал:

— Прочитал и исправил.

В предместье Константинополя — Халкидоне — в храме великомученицы Евфимии, со всех концов света собралось 630 самых уважаемых отцов церкви. Когда легаты Великого понтифика зачитали его послание, под сводами храма раздался голос одного из епископов:

— Святой апостол Петр глаголет устами Льва.

Многострадальное письмо к патриарху Константинопольскому получило одобрение на Вселенском соборе, а его яростный противник — епископ Александрийский Диоскор — был лишен сана и отдан под стражу. Ересь Евтихия собор осудил, и сам император Востока Маркиан возрадовался воцарению единства среди христиан. Его жена Пульхерия позаботилась о том, чтобы мощи несправедливо пострадавшего патриарха Константинопольского Флавиана были с почетом перенесены в Константинополь и нашли приют в храме Святых Апостолов.

Однако вернемся к вождю гуннов — Аттиле, потерявшему в Галлии много своих воинов, но сохранившему надежду на месть. С ним Великому понтифику доведется встретиться лично, и плод этой встречи будет ошеломительным для всего мира.

Эхо каталаунских полей

Аттилу внезапно охватил приступ ярости. Взгляд его упал на толпу пленных римлян, франков, вестготов — израненных, истерзанных, едва волочивших ноги.

— Перебить всех!

Гунны с радостью принялись исполнять повеление вождя. Два десятка несчастных было изрублено мгновенно. Занятие понравилось кочевникам, но обычное убийство скоро им наскучило. Для общего удовольствия понадобилось усложнить кровавое действо. Гунны определили некоторое расстояние, ближе которого не разрешалось расправляться с живыми мишенями. На полном скаку они пускали стрелы в здоровых пленников, которые использовались в качестве тягловой силы, вместо съеденного вьючного скота.

— Всех! Всех уничтожить! — подзадоривал воинов Эл-лак; люди, неловко падающие с кувшинами и прочей ношей, вызывали только его смех. Старший сын Аттилы, вместе с ровесниками, вымещал злость на беззащитных людях за не слишком удачное сражение.

Даже старикам-гуннам, привычным к смерти и мучениям, не понравилось занятие молодых воинов; они шли молча, отвернувши лица в сторону ближайшего леса — словно мохнатые ели были им более всего интересны.

— Пленные несут нашу добычу, — осторожно заметил Онегесий. (Только старый советник осмеливался в эти дни возразить Аттиле.) — Если мы лишимся рабов, то нашим воинам придется тащить все на себе. Их руки будут заняты кувшинами с вином и мешками с хлебом, но не оружием. Если ты считаешь, что пленные заслуживают смерти, то можно убивать их по мере того, как кладь, что сейчас на плечах обреченных, употребится войском.

— Останови их, — кивнул Аттила в сторону воинов, которые совершенствовали умение в стрельбе из лука на собственном обозе. Ярость предводителя гуннов длилась недолго, здравое рассуждение всегда побеждало чувства.

20 июня 451 г. на одной из равнин Галлии произошло величайшее сражение, в котором участвовало большинство воинственных народов Европы. Каталаунские поля покрылись мертвыми телами, и обе стороны разошлись по своим лагерям. Некоторое время противники стояли на прежних своих позициях, не понимая, как использовать результат битвы, и даже сомневались про себя: кто же одержал победу в самой кровавой битве, какую только видели на своем веку ее участники. Поскольку Аттила отказался возобновить сражение и первым покинул равнину, народы Запада во главе с Аэцием сочли себя победителями. Аттила не стал оспаривать их мнение; он привык отвечать делами, но не словами.

Посчитавши тела павших воинов, остготы объявили правителю гуннов, что не могут возобновить сражение по причине великих потерь. Поведение главного союзника не разозлило Аттилу и не удивило, потому что готы говорили правду.