Лев любит Екатерину

Отношения их были теплы. В домашней жизни императрица не терпела этикета. Елагина она знала около двадцати лет. Когда-то он служил канцлеру Бестужеву и, по приказу своего патрона, много общался с великой княгиней. Именно Елагин в день ареста канцлера успел сжечь бумаги, изобличавшие участие Като в заговоре. Тогда Ивану Перфиьевичу досталось. Он прошел по следствию, посидел для порядка месячишко в крепости, был сослан, но ни словом не обмолвился о делах своих покровителей. Когда через четыре года Екатерина вступила на престол, она вспомнила о нем и пожелала иметь при себе. Молчание – золото.

– Погоди маленько, – плавным жестом государыня указала на кресло у камина. – Я сейчас закончу.

От Елагина не укрылось, как поспешно она сунула в кожаную папку вчетверо сложенную страничку письма.

– Полистай, вон из Парижа прислали. Новые комедии.

Иван Перфильевич потянул с круглого малахитового столика толстенный конверт. Там были и ноты, и вырезки из газет, и крошечные, величиной с ладонь, уличные памфлеты для черни, осуждавшие королевскую власть – Екатерина все хотела знать о делах своих главных противников – и, наконец, пьесы, игравшиеся на Масленичном карнавале. Одна из них – «Севильский цирюльник» – наделала много шуму.

Елагин с крайним предубеждением воззрился на синеватые листы дешевой бумаги. Как Като не противно брать их в руки? О содержании он был наслышан. Автор камня на камне не оставлял от аристократии, церкви, брака…

– Господин Бомарше – большой шутник, – осторожно начал статс-секретарь. – В иной стране он лишился бы языка.

– Что-то ты, Перфилич, больно свиреп, – подтрунила над ним императрица. – Нынче в Европе костров из книг не складывают.

– А жаль, – Елагин почувствовал, что начинает злиться. – Зато у нас на Яике Самозванец не одну крепостицу запалил, пока мы с вами французские сатирки почитывали. Ничего, дайте срок. И в Париже полыхнет. Хоть бы черни такую писанину не подсовывали!

– Все имеют равные права на смех, – отчеканила Екатерина.

Елагин вспыхнул.

– До сих пор с господином Вольтером смеялись только партер и ложи. Но, поверьте, когда засмеется раек, королю станет не до смеха.

Екатерина всплеснула руками.

– Разве у нас беда стряслась оттого, что вы переводили Вольтера, а я правила ваши сочинения?

Иван Перфильевич потерял терпение.

– А от чего же?

– Оттого, что и совесть иметь надо! – вспыхнула императрица. – Наши дворяне никого, кроме себя, за людей не считают. В редком доме нет цепей, плетей и ошейников для наказания холопов.

– Как же, люди они! – Елагин перестал сдерживаться. – Поглядите, что эти люди выделывают! Я донесения принес. Офицеров живьем в землю закапывают. Девок насилуют, пускают по кругу. Имения сжигают вместе с помещиками и челядью! Вы с лорнеткою у нас третье сословие ищите, дворянство ругаете. А как Емелька нагрянул, где оно, третье сословие? Только дворяне еще и верны.

«Страх это, а не верность», – подумала императрица, но вслух сказала:

– Полно, Перфилич. Извини меня, я погорячилась.

Елагин чувствовал, что погорячился-то именно он. Но государыня имела обыкновение всегда мириться первой, и окружающие с удовольствием этим пользовались.

– Да и вы тоже хороши, – продолжала она примирительным тоном. – Кричите на меня, будто я горничная. К делу. Что там натворил этот недотепа Кар?

Секретарь раскрыл папку.

– Войска, которые Ваше Императорское Величество соизволили вверить генерал-майору Кару, разбиты. Сам он бежал в Москву, явился в Благородное собрание, откуда был изгнан негодующим дворянством.

– Русский бы этого не сделал, – болезненно поморщилась Екатерина. – Откуда узнали о случившемся?

– Ночью прибыл курьер из Первопрестольной. От генерал-губернатора князя Волконского. Сразу не решились будить.

– Напрасно, – императрица кивнула. – В другой раз не робейте. Я хочу говорить с ним. Он здесь?

– Дожидается за дверью, – секретарь поклонился. – Но осмелюсь доложить, целесообразно ли? Курьер сам на месте не был. Что любопытного он может рассказать?

– Ошибаетесь, – усмехнулась Като. – Какая мне нужда выведывать подробности разгрома Кара? Главное мы знаем: войско рассеяно, командир бежал. Нужно новое войско и новый командир. А вот Москва – другое дело. Полезно расспросить о тамошних настроениях.

Елагин пожал плечами и отправился к двери. В кабинет неловко протиснулся рыжий детина лет тридцати, курносый и конопатый до неприличия. Форма штаб-ротмистра Кирасирского полка сидела на нем, как детский кафтанчик. Ручищи торчали из рукавов, не по уставу обнажившись выше запястья. Фалды едва прикрывали зад. Впрочем, тяжелую кавалерию отправили в Москву не на парад. Императрица усилила кирасирами гарнизон старой столицы.

Увидев перед собой государыню, штаб-ротмистр так смешался, что рухнул на колени и не мог слова из себя выжать.

– Что вы, что вы, – испуганно воскликнула женщина, отпрыгнув назад. – Встаньте немедленно. Вы не себя, вы меня позорите.

Кирасир еще больше смутился, вскочил и вытянулся в струну. Государыня протянула ему руку.

– Целуй, дубина, – толкнул его в спину Елагин.