Лев любит Екатерину

Сивки-бурки фыркали и не хотели вступать в воду. Поартачились, но пошли. Потемкин поздравил себя с тем, что приказал кавалеристам пересесть на степных казачьих кляч. Породистые кони были бы погублены в эту переправу. Может, и переплыли бы, но потом все равно околели. А запорожским ничего, только отряхнулись и не шибко потрусили вперед на взгорье. Низенькие, коротконогие, лохматые, так что не сразу разберешь, где кончается шерсть и начинается грива. Их дразнили Коньками-горбунками. Вот на горбунках-то и форсировал корпус Грица зимний Дунай и ударил по Гуробалам. С ходу влетели на земляные волы, с которых били турецкие пушки. Опрокинули нечастые изгороди, мешки с песком, подожгли деревянные башенки игрушечной фортеции. Османы не ожидали увидеть русских так близко, не успели сбежать под защиту силистрийских стен. Думали, что такая пакость может приключиться только весной. А до нее еще ой как далеко. Обманулись.

Переправлявшиеся в лоб войска под началом самого Румянцева сразу поняли, что Гуробалы взяты. Потому что, тявкнув, захлебнулась последняя батарея, и наши вступали на островок уже без боязни. Затащили по понтонам мортиры, начали окапываться. Благо земля вокруг вся разворочена снарядами. Спасибо туркам, не надо долбить мерзлый грунт.

Кавалеристы в лагерь вернулись уже по наведенным мостам. Их бы приветствовали, как героев, но уж больно потешно они смотрелись с поджатыми под лошадиное брюхо ногами. Потемкин немедленно перелез на белопенного своего скакуна, поехал красоваться.

Жеребца назвали Тигром, в честь Каплана. Был он пакостен и лукав. В бой на нем Гриц не рисковал. Норовистый и в голове одни кобылы. А когда ему вставит, так хоть вдесятером держи – всех перекусает и умчится хвост по ветру. «Пристрели ты эту сволочь, – говорили товарищи. – Или отдай выхолостить. Все равно от него пользы нет». Но Потемкину было жалко – такой красивый! Ноги тонкие, только браслетов не хватает. Голова маленькая. Шея лебединая, хвост – плюмажем. Где еще такого найти? Вернется Гриц в Петербург, будет на нем выезжать, все барышни с балконов попадают.

– Вы, я вижу, прогуливаете свою лошадь, как собаку? – услышал Потемкин за спиной насмешливый неприязненный голос.

На взгорье, заслоняя вид на крепость, стоял генерал-поручик Репнин. Сухой, как щепка. В темно-синем, почти черном сюртуке поверх форменного кафтана, но без шапки, даже без треуголки, подставляя холодному ветру рано начавшую лысеть голову.

Потемкину был неприятен этот человек. От него исходил удивительный внутренний холод. Точно там, в сердцевине, за корой синего сюртука, кафтана и даже тела, душа была сделана из какого-то иного материала, чем у других людей. «Ртутная кровь» – так Гриц для себя определял эту породу.

– Вы в очередной раз прославились, – с нескрываемой издевкой бросил Репнин. Его изломанные треугольником брови сошлись над переносицей. – Ждете нового чина? Или новой побрякушки на грудь?

Потемкин знал, что следует сдержаться. Когда-то его отряд входил в корпус Репнина, а теперь Гриц сам командовал корпусом и был равен прежнему начальнику. Такое не прощалось.

– Пока вы читаете Сен-Мартена, война пройдет, – усмехнулся он. – Философский камень еще не нашли, чтоб возвращать время и участвовать в пропущенных битвах?

Репнин побагровел. Он действительно везде таскался с Сен-Мартеном, как с молитвенником. И язвительный Потемкин уже прозвал его «Опус негридо», что значит «Делание в черном» – первая ступень алхимических работ. Гриц, смеясь, говорил, что ее следовало бы именовать «Черное дело». Не так уж он мало знал, этот кривой чудак!

Год назад между ним и Репниным вышла ссора. После возвращения из Фокшан с мирной конференции, Потемкин получил от командира корпуса приказ двигаться на соединение с войсками Гудовича у крепости Турны. К Гудовичу же поскакал вестовой с повелением отходить. И когда отряд Григория приблизился к Турне, русских там уже и след простыл. Зато явились татарские конники в несметном числе, да осажденные турки, увидев, что противник уходит, открыли ворота и выступили навстречу горстке неверных.

Вот это была драка! Двое суток. Без передышки. Пять тысяч против двадцати. Гриц лишился под проклятой крепостью трети своих людей. А мог бы половины. Вырвались из кольца, думали удирать. Но посмотрели на врага и поняли – навели страху. Со стены рожок проиграл отступление, знатная часть османов ринулась в ворота. Татарские же конники потеряли много народу и откатились в степь. Черные от усталости и крови кавалеристы, не сговариваясь, повернули коней. Потемкин кричал команду едва ли не в спины. Дал шпоры, чтобы не отстать от своих, опередил, как положено командиру. Но, в сущности, последняя атака была на едином порыве. Его кавалеристы оставили поле у Турны за собой и, чуть не падая с седел – в обратный путь. Только одна мысль крутилась в головах: кто же их подставил?