Лев с ножом в сердце

— Не заметила, Йоханн Томасович. Но обязательно посмотрю. Завтра же утром. Сегодня не получится, я думаю, он уже ушел.

— Я не понимаю, как вменяемый человек может носить розовые носки. Даже нетрадиционно ориентированный. Наверное, я безбожно отстал от жизни. Мой поезд ушел, а я все еще беспомощно топчусь на перроне, надеясь неизвестно на что.

— Вы неправы, Йоханн Томасович, — говорю я. Мне жалко его. Одиночество — страшная штука. Но, с другой стороны, у него четверо детей и, возможно, с десяток внуков, с которыми он не поддерживает отношений. «Смотри на него, Лизавета, — говорю я себе, — на этого старого волка, для которого в жизни существовала только работа. Смотри, с чем он остался! Или, вернее, с кем. С Аэлитой, которую он называет генетической ошибкой, со Шкодливым Эриком в розовых носках, с Борей Гудковым, заведующим разделом рекламы и юмора, чьих анекдотов он не понимает и постоянно призывает меня в качестве третейского судьи».

— Послушайте, Лизавета, как вам следующий опус, — говорит он мне, надевая очки и поднося к носу исписанный листок. — Интервью с городскими знаменитостями… С каких это пор они стали знаменитостями? В каком обществе мы с вами живем? Почему владелец сети пивных самодовольно рассказывает, как он достиг жизненного успеха, а популярная безголосая певичка свободно рассуждает о своих любовниках? А Бородатый малютка вообще пишет о молодой женщине, зачавшей от пришельцев! Дикость!

Я не могу удержаться от смеха. Бородатый Малютка[ «Бородатый малютка» — рассказ Валентина Катаева о погоне за дешевыми сенсациями.], как называет его Йоханн, не кто иной, как известный журналист и писатель, местная достопримечательность — Добродеев Алексей Генрихович. Свободный художник, печатающийся во всех городских газетах и журналах. Свои материалы он, скорее всего, сочиняет сам, но ссылается при этом на самые достоверные источники.

— Ей через месяц рожать, — говорит Йоханн.

— Кому? — вздрагиваю я.

— Да этой, которая с пришельцами. Добродеев клянется, что лично встречался с ней, и уверяет, что она действительно в интересном положении. Сон разума какой-то, честное слово! — горестно восклицает главред.

— А… может, это правда. Насчет пришельцев…

— Лизавета! И вы туда же? Какие пришельцы? Я допускаю, что дама в интересном положении, но при чем тут летающие тарелки? Хотя вы ведь тоже пишете роман о пришельцах. Вы и Добродеев — родственные души… — В словах его звучит горечь.

— Но ведь есть очевидцы, и ученые говорят… — оправдываюсь я, чувствуя себя глупо.

— А! — машет рукой Йоханн. Достает серебряную фляжку, отвинчивает крышку-наперсток. Аккуратно наливает в нее до краев коньяк, говорит: «Ваше здоровье, Лизавета». Выпивает. И спрашивает серьезно: — Куда мы идем, Лизавета?

— Никто не знает, — отвечаю я. — Этот вопрос человечество задает себе с тех самых пор, как научилось говорить. Один древний философ однажды написал: времена становятся все хуже, дети не слушаются родителей, и все хотят быть писателями.

— Неужели? — поражается Йоханн. — Неужели уже тогда?

— Уже тогда. Так что все в порядке, Йоханн Томасович. Главное — мы движемся.

— Иногда неплохо бы знать куда, — ворчит он. После коньяка главред порозовел и щеками, и лысиной, распустил узел галстука, еще дальше вытянул длинные ноги. Закрыл глаза и, кажется, задремал.

Я сижу тихо, как мышь. Мысленно сочиняю ответ на очередное письмо, в котором плач и стон. Удивительно, думаю иногда, я — вечная девственница и по жизни, и по знаку Зодиака, даю советы брошенным девушкам. Утешаю, жалею, обещаю, что все будет хорошо. Верю ли я в то, что говорю? Что где-то впереди, за поворотом, их ждет прекрасный принц… А что такое «прекрасный принц» в их понимании? А в моем? Их принц, скорее всего, — упакованный бизнесмен на крутой тачке, у которого немерено денег. Мой… Мне все равно, как он упакован. Можно без тачки, хотя неплохо бы, если честно. И деньги… Раньше многие презирали деньги. Воспитавшая меня Светлана Семеновна была бедной по теперешним понятиям. Но назвать ее бедной язык не поворачивается. Она была очень богатой, хотя всю жизнь, кажется, проносила одну и ту же синюю шерстяную юбку. Раз принц — значит богатый. Для девочек, пишущих письма, богатство — это деньги. Для меня же…

Я постоянно думаю о человеке, который звонит мне, — Игоре. Я не представляю, что он богат, ходит по ресторанам, «рассекает», как выражается Аэлита, на шикарной тачке. Я даже не особенно верю, что он художник. Художники, которых я знаю, держатся иначе. Взять хотя бы городскую знаменитость Николая Башкирцева, у которого Аэлита брала интервью…

Йоханн ревел, как раненый бык, читая это интервью.

— Где художник? — орал он на Аэлиту.

— Что значит, где? — орала она в ответ. — Откуда я знаю, где!

— Здесь нет художника! — Он потрясал листками с сочинением звездного дитяти. — Здесь одна пошлость!

— Почему это пошлость? — защищалась Аэлита.

— Кому интересно читать про его автомобили? — вопрошал Йоханн. — И про отдых в Испании? Творчество где, я вас спрашиваю? Он же художник… этот Башкирцев? Или нет?