Лев Толстой

Преодолеть нежелание помогли два обстоятельства: с одной стороны, запрет на тринадцатый том выливался в финансовые проблемы, с другой – открытое и официальное вмешательство графини могло показать всем, что нет ничего общего между ее собственной семейной жизнью и отвратительной историей, рассказанной Толстым. В момент искренности признавалась, что толкает ее на этот шаг честолюбие. Узнав о планах жены, Толстой попытался помешать ей, так как не хотел становиться должником императора. К тому же публикация полного собрания сочинений была, по его мнению, грязным коммерческим предприятием, противоречащим его убеждениям. Недовольство Льва Николаевича заставило Софью Андреевну принять окончательное решение. Двадцать восьмого марта она выехала в Петербург, где остановилась у Кузминских. Через влиятельных лиц передала государю письмо, где просила дать ей аудиенцию, во время которой могла бы изложить ему свою просьбу; сказать, что ложные обвинения, которыми осыпают ее мужа, мучительны для него и лишают его творческой энергии, которая так необходима теперь, когда здоровье его становится хуже, а он мог бы так много еще сделать для славы своей родины.

Тринадцатого апреля столь желаемая Софьей Андреевной встреча состоялась: в черном платье и кружевной шляпе с крепом отправилась она в Аничков дворец. И при входе совершенно утратила чувство реальности, видя весь этот мрамор, зеленые растения, пурпурные азалии, лакеев с восковыми лицами, негров, одетых египтянами. Скороход, «молодой, благообразный человек в ярком красное с золотом одеянии», провел ее в маленькую гостиную. Она так запыхалась, пытаясь поспеть за ним, была так взволнована, что едва не лишилась сознания. Незаметно развязала под лифом корсет, села, отдышалась. Курьер вернулся и доложил: «Его Величество просит ее сиятельство графиню Толстую к себе!» Голова Софьи Андреевны кружилась, все было как в тумане, когда она сделала реверанс перед императором. Но, несмотря на сковывавший ее страх, заметила, что Александр роста большого, «скорее толст, но крепок и, видно, силен», что у него почти нет волос, а виски расположены слишком близко друг к другу. Чем-то он напомнил ей Черткова. Император принял графиню любезно. Когда она стала уверять его, что Толстой расположен отойти от своих религиозно-философских работ и писать в прежнем художественном роде, наподобие «Войны и мира», государь воскликнул: «Ах, как бы это было хорошо! Как он пишет! Как он пишет!..»

Тогда она наконец решилась перейти к «Крейцеровой сонате», представив ее как произведение в высшей степени нравственное. «К сожалению, – сказала Софья Андреевна, – форма этого рассказа слишком крайняя, но мысль основная такова: идеал всегда недостижим; если идеалом поставлено крайнее целомудрие, то люди будут чисты только в брачной жизни».

Соображение это заставило царя улыбнуться. В конце концов он согласился на публикацию повести в полном собрании сочинений, так как стоимость его была достаточно велика и не каждый был в состоянии купить. Потом высказал свою обеспокоенность негативным влиянием, которое оказывают толстовцы на крестьян. Софья Андреевна и тут яростно стала защищать своего Левочку и даже ненавистного Черткова. Чтобы умилостивить государя, попросила его в будущем стать первым судьей произведений мужа. Тот милостиво согласился, спросил о детях и предложил пройти к императрице. «Тоненькая, быстрая… подошла ко мне навстречу императрица. Цвет лица очень красивый, волосы удивительно аккуратно прибраны, точно наклеены, красивого каштанового цвета, платье черное шерстяное, талия очень тонкая, так же руки и шея… Голос поражает своими гортанными и громкими звуками». Покидая дворец, графиня чувствовала необычайную легкость и еле сдерживалась, чтобы не побежать.

В тот же день трехчасовым поездом отправилась в обратный путь. Надеялась, что дома ее встретят как победительницу, но Левочка вел себя ужасно, укоряя в том, что она от его имени дает обещания, которые он не может выполнять… Жена слушала его крики и никак на них не реагировала, скоро ему стало стыдно. Имел ли он право критиковать ее, раз разрешил ехать? Ее не было пятнадцать дней, это чересчур: «И я было не удержался, неприязненно говорил, но потом обошлось, тем более что я из дурного чувства был рад ее приезду».[545] Через несколько дней Софья Андреевна записывает в дневнике: «Сейчас прошла Таня и сказала, что Левочка велел мне сказать, что он лег и потушил свечу…»[546]

Некоторое время спустя графиня получила официальное письмо с разрешением печатать «Крейцерову сонату» и «Послесловие» в полном собрании сочинений. Прочитав его, не могла скрыть гордости за себя: «Не могу не чувствовать внутреннего торжества, что, помимо всех в мире, было дело у меня с царем, и я, женщина, выпросила то, что никто другой не мог бы добиться».[547]