Лев Толстой: Бегство из рая

В продолжение того же пятилетия мои две сестры Татьяна и Мария вышли замуж и уехали. Отец, особенно любивший своих дочерей, тяжело переносил их отсутствие, хотя не высказывал этого и старался бороться с этим своим чувством.

В доме моих родителей оставалась только их младшая дочь Александра. В 1900 году ей было 16 лет. Сыновья жили отдельно. Отец чувствовал себя одиноко; в доме преобладало мрачное настроение…»

Грустное настроение было у супругов накануне ХХ века. Не было между ними даже сцен ревности, яростных ссор. Холодно и тускло стало в Ясной. И вот С.А. записывает в дневнике 23 ноября 1900 года: «С трудом выпытываю и догадываюсь я, чем живет мой муж. Он не рассказывает мне больше никогда ни своих писаний, ни своих мыслей, он всё меньше и меньше участвует в моей жизни».

Но Толстой в это время живет очень напряженной и душевной, и литературной, и общественной жизнью. Он изучает Ницше и Ломброзо, интересуется войной на Филиппинах и в Трансваале. Он встречается с Горьким («Очень хорошо говорили. И он мне понравился. Настоящий человек из народа»). Он смотрит пьесу Чехова «Дядя Ваня» и «возмущается» ею. Он продолжает заниматься духоборами, интересуясь их устройством в Канаде. Пишет статьи о патриотизме и «Денежное рабство». Читает психологов Вундта, Кефтинга и находит их «поучительными». Он заново изучает Конфуция. Наконец, он пишет свою лучшую пьесу «Живой труп».

Его дневник 1900 года перенасыщен мыслями, каждая из которых на вес золота. Вот, например: «Жизнь есть расширение пределов, в которых заключен человек». В этом дневнике много рассуждений о браке, о женщинах, но в них почти не встречается жена.

В самом конце XIX века семью Толстых настигает еще один удар. У сына Толстого Льва Львовича и его жены-шведки Доры в Ясной умирает их первенец по имени Лев. Лев-III. Есть трогательная фотография, где три Льва сняты вместе. Маленький внук незадолго до смерти сидит на коленях дедушки. После смерти первенца неутешная Дора наотрез отказалась жить в России и вместе с мужем уехала в Швецию.

Отлучение Толстого

ХХ век начался для Толстого событием, которому придавали и придают, пожалуй, даже слишком большое значение из-за общественного потрясения, произведенного им в России. Толстого «отлучили» от православной церкви. В конце ХХ века установилась своего рода мода спорить о том, было ли это отлучение отлучением или только признанием того, что Толстой, как это и было на самом деле, с определенного времени членом православной церкви уже не являлся. Особенно любят рассуждать об этом светские, но архирелигиозно настроенные писатели и публицисты. «Не было отлучения! – заявляют они. – Было лишь определение».

Как будто это что-то меняет.

24 февраля в «Церковных ведомостях» было опубликовано «Определение» Синода от 20–22 февраля за № 557 «с посланием верным чадам Православныя Греко-Российския Церкви о графе Льве Толстом», где говорилось, что «Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается».

Конечно, послание Синода было более пространным. И, нужно признать, весьма убедительным. Вот пункты, по которым Л.Н. «отлучался»:

«– отвергает личного Живого Бога, во Святой Троице славимого, Создателя и Промыслителя вселенной,

– отрицает Господа Иисуса Христа – Богочеловека,

– отрицает Иисуса Христа как Искупителя, пострадавшего нас ради человеков и нашего ради спасения,

– отрицает Иисуса Христа как Спасителя мира,

– отрицает бессеменное зачатие по человечеству Христа Господа,

– отрицает девство до рождества Пречистой Богородицы и Приснодевы Марии,

– отрицает девство по рождестве Пречистой Богородицы и Приснодевы Марии,

– не признает загробной жизни и мздовоздаяния,

– отвергает все Таинства Церкви и благодатное в них действие Святого Духа,

– ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из Таинств – Святую Евхаристию».

Под каждым из этих обвинений Толстой подписался бы недрогнувшей рукой. Разве что некоторые пункты были составлены, скажем так, не вполне корректно. Например, Толстой не отрицал загробной жизни (в неизвестных формах), не отрицал и «мздовоздаяния» (при жизни – муки совести, душевная пустота). Но, конечно, его понимание этого не сочеталось с церковными понятиями.