Лев Толстой: Бегство из рая

На самом деле, умри Толстой в 1895 году, и все его сочинения по закону перешли бы родным, а его любимый ученик и последователь Чертков был бы допущен к ним только по их доброй воле. Но никакой доброй воли со стороны С.А. по отношению к Черткову, ее неоднократно обижавшему, быть уже не могло.

К тому же супруга Толстого и его сыновья очень нуждались в деньгах.

Первое завещание Толстого не имело никакой юридической силы. Это было просто душевное пожелание близким людям на случай его смерти. И дело не только в том, что оно не было заверено нотариально. Дело в том, что по законам российской империи литературные права не могли принадлежать «всем». Они могли принадлежать лишь конкретному частному или юридическому лицу.

Письмо в газеты 1891 года с отказом от авторских прав с точки зрения закона не стоило ничего. Все права на сочинения Толстого до его смерти принадлежали ему. Это был вопрос его личного желания: позволять жене печатать и продавать старые вещи, а издателям безвозмездно публиковать новые.

Между тем события вокруг литературных прав Толстого бурно развивались еще при его жизни. Конфликты между его женой-издательницей и «Посредником», между жившим за границей Чертковым и российскими издателями постоянно ставили его перед необходимостью оправдываться за ущемление прав то одной, то другой стороны. Жена обижалась на мужа, что он отдает новые вещи, вроде «Хозяина и работника», в модные журналы («Северный вестник»), а ей не дает ничего. Русские издатели не желали считаться с живущим в Англии Чертковым, а тот, в свою очередь, гневался на то, что «право первой ночи» с каждым новым текстом Л.Н. юридически не является его исключительным правом и зависит только от доброй воли писателя, которую легко могли повернуть в свою пользу другие издатели.

«Чертков мог рассчитывать на то, что ему удастся опубликовать новые произведения Толстого в переводах, выходящих под его наблюдением, лишь в том случае, если бы он получал статьи Толстого до издания их по-русски, с тем, чтобы они выходили одновременно и в России и в Англии», – пишет М.В. Муратов. Это была серьезная для Черткова проблема, о которой он писал Толстому:

«Во всяком случае, в интересах дела нашего международного „Посредника“ желательно, чтобы, как я вам уже писал, все переводчики, обращающиеся к вам, были направлены ко мне сюда и чтобы ни одному из них вы не давали списка помимо меня. А также чтобы я получил от вас рукопись для перевода, по крайней мере, недели за три до не только напечатания в России, но даже до ее распространения частным путем».

Черткова можно было понять. Ведь вступая в договорные отношения с тем или иным зарубежным издателем, Чертков не мог объяснить им, что Толстой не желает считаться с юридической стороной вопроса. Между тем любой текст Толстого, появившийся в русской печати, немедленно становился всеобщим достоянием. Его мог взять любой зарубежный издатель и заказать свой перевод.

Проблема была еще и в том, что Толстой всегда был неутомимым редактором собственных сочинений. Он правил их не только в рукописях, но и в корректурах. Для Черткова, вынужденного работать с зарубежными издателями и переводчиками в экстремальном режиме, эти редакторские правки представляли серьезную трудность. Как верный ученик и последователь, он не мог нарушить волю учителя и должен был дожидаться текста с окончательной правкой. Но ведь эта правка вносилась уже в корректуры русских изданий, которые грозили появиться даже раньше, чем Чертков получит оригинальный текст. Поэтому он вынужден был через Толстого тормозить издание текстов в России, что возмущало русских издателей.

Всё это было Л.Н. тягостно. В письме к Черткову от 13 декабря 1897 года он признается: «Пока я печатал за деньги, печатание всякого сочинения было радость; с тех пор же, как я перестал брать деньги, печатание всякого сочинения есть ряд страданий».

Итак, с одной стороны – Чертков. С другой – жена. Ее отношение к первому завещанию мужа было полностью отрицательным.

Копия завещания была сделана дочерью Толстого Марией Львовной в 1901 году тайно от матери. С.А. знала об этой дневниковой записи 1895 года, но не придавала ей значения, потому что дневник этого времени она с другими рукописями мужа поместила на хранение в Румянцевский музей. То, что ни Л.Н., ни Маша не показали ей этот текст, скопированный в виде завещания и подписанный Толстым, говорит само за себя. Они оба боялись ее реакции.

Но после Крыма скрывать завещание стало сложно. Толстой мог умереть в любой год, месяц и даже день. В октябре 1902 года С.А. узнала о завещании (вероятно, от сына Ильи) и была им возмущена.