Лев Толстой: Бегство из рая

Целью Толстого было доказать, что он не является врагом веры. Рассказывая о беседе с епископом корреспонденту «Русского слова» С.П. Спиро, Толстой сделал крайне важное заявление: «…я сказал ему: одно мне неприятно, что все эти лица (авторы писем, в том числе священники, критиковавшие убеждения писателя. – П.Б.) упрекают меня в том, что я разрушаю верования людей. Здесь большое недоразумение, так как вся моя деятельность в этом отношении направлена только на избавление людей от неестественного пребывания в состоянии отсутствия всякой, какой бы там ни было веры».

По свидетельству Спиро, Толстой рассказал Парфению о случае в Ясной Поляне. Однажды он шел по деревне и заглянул в одно из окон, где увидел старую женщину, которая стояла на коленях и била поклоны. Л.Н. узнал ее – это была Матрена, которая в молодости имела репутацию «одной из самых порочных баб в деревне». Возвращаясь домой поздним вечером, он вновь заглянул в окно. Старуха всё продолжала молиться…

«Вот это – молитва! Дай Бог нам всем молиться так же, то есть сознавать так же свою зависимость от Бога, – и нарушить ту веру, которая вызывает такую молитву, я счел бы величайшим преступлением. Не то с людьми нашего образованного сословия – в них или нет веры, или, что еще хуже, – притворство веры, которая играет роль только известного приличия», – сказал он.

Толстой не отрицал церковной веры, не отрицал обрядов, но в том случае, если за этим стояла духовная искренность. Напомним, что сцена с причастием в романе «Воскресение» происходит в церкви пересыльной тюрьмы, где Катюша Маслова оказалась по вине образованных безбожников, начиная с князя Нехлюдова и заканчивая судьями. Над ней, с которой поступили так жестоко и несправедливо, фактически телесно и душевно изнасиловав, теперь совершали новое насилие, заставляя невинную женщину каяться и исповедоваться в тюрьме.

Толстой был наследником века Просвещения, внуком своего деда и сыном своего отца. Верить искренне в церковные обряды он не мог. Не мог он верить и в искренность церковной веры образованного сословия. Толстой заявил Спиро о разговоре с Парфением: «Я сказал ему, что я получаю много писем и посещений от духовных лиц и что я всегда бываю тронут добрыми пожеланиями, которые они высказывают, но очень сожалею, что для меня невозможно, как взлететь на воздух, исполнить их желания».

В конце жизни он не писал откровенно антицерковных сочинений, отдаваясь исключительно собиранию мировой мудрости в сборниках «Круг чтения» и «На каждый день». Л.Н. склонялся к более древним, чем христианство, восточным религиям: буддизму и индуизму. Это были его путь, его воля.

Отвечая на «обратительное» письмо священника тульской тюрьмы отца Дмитрия Троицкого, с которым он был лично знаком, Толстой писал: «Для чего вы, любезный брат Дмитрий, с таким странным предложением обращаетесь ко мне? Ведь я не обращаю вас и не советую вам бросить то зловредное заблуждение, в котором вы находитесь и в которое вы старательно, извращая их души, вводите тысячи и тысячи несчастных детей и простых людей. Для чего же вы меня, человека стоящего по своему возрасту одной ногой в гробе и спокойно ожидающего смерти, не оставите в покое. Ведь обращение меня в церковную веру имело бы смысл, если бы я был мальчик или взрослый безбожник, или безграмотный якут, никогда ничего не слыхавший о церковной вере. Но ведь я 82-летний старик, воспитанный в том самом обмане, в котором вы находитесь, и к которому вы меня приглашаете, и от которого я, с величайшими страданиями и усилиями, освободился много лет тому назад, усвоив себе миросозерцание нецерковное, но христианское, которое дает мне возможность спокойной, радостной жизни, направленной на внутреннее совершенствование и готовность такой же спокойной и радостной смерти, в которой я вижу возвращение к этому Богу любви, от которого изошел».

Конец письма отцу Троицкому почти в точности повторяет крымский ответ Толстого митрополиту Антонию, который был высказан в присутствии С.А., но не отправлен владыке по просьбе самого Л.Н. Когда графиня рассказала мужу о письме Вадковского, Толстой сначала попросил ее: «Напиши ему, что моя последняя молитва такова: „От Тебя изошел, к Тебе иду. Да будет воля Твоя“».

Первое завещание

Известно, что Толстой написал шесть завещаний – в 1895-м, 1904-м, 1908-м, 1909-м (два) и 1910 годах. Если прибавить к этому «объяснительную записку» в пользу Черткова, составленную Чертковым «от третьего лица» и подписанную Толстым с автографом, то завещаний получается не шесть, а семь.

На самом деле их гораздо больше. Весь дневник Толстого с конца 70-х начала 80-х годов становится почти непрерывным завещанием, ибо в дневнике он постоянно уточняет и проясняет свое духовное наследие.