Лев Толстой: Бегство из рая

Трудно передать чувство, которое испытываешь, листая подшивки российских газет за ноябрь 1910 года. Как мы уже писали, их первые полосы обычно целиком отдавались рекламе, причем самой мелкой, дробной, разных ходовых товаров, а также частным объявлениям о пропаже, например, домашних собачек. Но вот открываешь газеты за 8 ноября и… огромный, на весь газетный лист портрет в траурной рамке седобородого старика с упрямым, выпуклым, напряженным лбом и суровым, пристальным взором, проникающим в самую душу. «УМЕР ЛЕВ ТОЛСТОЙ». Это была не просто новость. Это были звук и слепящий свет, которые заставили всю огромную страну вздрогнуть, встряхнуться, сбросить с себя, по крайней мере, на один день весь цивилизационный туман, с его «товарами», «услугами» и «удобствами», и вспомнить, что есть в мире ценности, которые важнее этого.

Которые важнее и самой жизни…

Тело Л.Н. положили в дубовый гроб, без креста на крышке. «Если Льва Николаевича кладут в такой гроб, то, когда я умру, меня надо положить в простой тесовый ящик», — сказала при этом вдова писателя.

После смерти мужа С.А. несколько раз теряла сознание, но потом собралась с духом и сидела у изголовья покойного. «Она гладит своей рукой высокий лоб того, кто был Львом Толстым, — сообщал „Русскому слову“ Константин Орлов. — Она твердит: всё кончено, угас великий свет всего мира. Снова ласково гладит, говорит, понижая голос, словно шепчет умершему: душа моя, жизнь моя».

Один день и ночь 7 ноября были отведены на прощание с Толстым работников станции, жителей Астапова и ближайших деревень. Верующие просили епископа Парфения разрешить отслужить панихиду по Толстому в станционной церкви. Не разрешил, ссылаясь на определение Синода. «Синод завязал, Синод пусть развязывает», — сказал старец Варсонофий. И еще он сказал, что как ни силен был Лев, а вырваться из клетки так и не сумел. Вскоре старец и епископ уехали.

Возле дома Озолина почти непрерывно пели «Вечную память». По утверждению коррепондента «Саратовского листка», только за одно утро 7 ноября в комнате с Толстым побывало три тысячи людей.

Комната была убрана цветами. Были и венки, вопреки воле Л.Н. От местной интеллигенции: «Апостолу любви». И — самый трогательный — от местных школьниц: «Великому дедушке от маленьких почитательниц».

В 1:15 ночи траурный поезд отправился из Астапова. Гроб с телом Толстого везли в вагоне с надписью «Багаж». (Тело Чехова в свое время доставляли в Москву в вагоне с надписью «Устрицы)». Оказалось, что Толстой «ушел» из дома довольно далеко. Обратно ехали больше суток. Возник вопрос: где провести ночь? В Горбачеве или в Козловой Засеке? Решили — в Горбачеве, потому что в Козловке уже собралось несколько тысяч народа, и полиция опасалась крайнего выражения чувств и беспорядков. В 6:30 утра 9 ноября прибыли на станцию Засека. Гроб до Ясной Поляны несли на руках. Многочисленные импровизированные хоры исполняли «Вечную память». Впереди несли огромный рукописный стяг со словами: «Лев Николаевич! Память о твоем добре не умрет среди нас, осиротелых крестьян Ясной Поляны». Рисовали сами крестьяне, не рассчитали размер букв, и некоторые слова пришлось сокращать. В 11 часов утра гроб с телом внесли в Ясную.

Толстого хоронили, как он и завещал, «без церковного пенья, без ладана», без торжественных речей. Только друг семьи, театрал и революционер Леопольд Сулержицкий рассказал собравшимся о том, почему Толстого хоронят так, а не иначе. Когда гроб опускали в могилу, все встали на колени. Замешкался стоявший тут полицейский. «На колени!» — закричали ему. Он упал на колени.

Погребение состоялось в 3 часа дня 9 ноября.

Сыновья Толстого признали завещание отца.

С.А. некоторое время судилась с Сашей из-за рукописей, которые хранились в Историческом музее. И Сенат даже подтвердил права вдовы на эти столь дорогие для нее рукописи. История была неприятной, а главное — скандальной. Она широко освещалась в газетах. Но со временем мать и дочь помирились, проблема улеглась как-то сама. В конце концов, С.А. и умирала на руках Саши.

После смерти мужа с С.А. случился ее собственный духовный переворот. Только это происходило не так бурно и мучительно, как с Л.Н. на рубеже 1870-80-х годов. Оставшись одна в Ясной Поляне, графиня медленно и очень достойно угасала. Она пережила революцию и начало Гражданской войны, когда бои между красными и деникинцами шли буквально рядом с усадьбой.

«За последние годы она успокоилась, — вспоминала ее дочь Татьяна Львовна. — То, о чем мечтал для нее муж, частично исполнилось; с ней произошло превращение, за которое он готов был пожертвовать своей славой. Теперь ей стали менее чужды мировоззрения нашего отца. Она стала вегетарианкой… В последний период жизни она часто говорила о своем покойном маленьком сыне (Ванечке. — П.Б.) и о своем муже. Она сказала мне однажды, что постоянно думает о нашем отце, и добавила: „Я плохо жила с ним, и это меня мучает“».