Лев Толстой. Свободный Человек

Между тем болезнь графини приобретала неуправляемый, агрессивный характер. Она посылает мужу и дочери телеграмму за подписью жившей в Ясной Поляне подруги Саши, Варвары Феокритовой (чтобы не подумали, что это бред сумасшедшей): «Софье Андреевне сильное нервное расстройство, бессонницы, плачет, пульс сто, просит телеграфировать. Варя». Затем она отправляет новую телеграмму, уже от своего имени, где умоляет мужа немедленно приехать. Ответ пришел 23 июня: «Удобнее приехать завтра днем, но, если необходимо, приедем ночью». Слово «удобнее» взрывает ее.

И в это же время в Отрадное приходит сообщение: власти разрешили Черткову вернуться в Тульскую губернию. И Толстой спешит «обрадовать» этим больную жену.

Двадцать третьего июня Толстой с Сашей возвращаются в Ясную Поляну. 27 июля поблизости, в Телятинках, поселяется Чертков и начинает ежедневно посещать яснополянский дом, чем окончательно сводит с ума Софью Андреевну. Родные вынуждены вызвать из Москвы знаменитого невропатолога и психиатра профессора Григория Ивановича Россолимо. Он был потрясен состоянием Софьи Андреевны. Поставленный им диагноз был такой: «Дегенеративная двойная конституция: паронойяльная и истерическая, с преобладанием первой».

Как же воспринял этот диагноз Толстой?

«Россолимо поразительно глуп по-ученому, безнадежно», — пишет он в дневнике 20 июля. «Письмо от Россолимо, замечательно глупое, о положении Софьи Андреевны», — делает он запись в тайном «Дневнике для одного себя», который прячет от жены.

Весь тайный дневник посвящен ей.

«Я совершенно искренне могу любить ее, чего не могу по отношению к Льву (сыну. — П. Б.). Несчастная, как мне не жалеть ее». «Оказывается, она нашла и унесла мой дневник маленький. Она знает про какое-то, кому-то, о чем-то завещание — очевидно касающееся моих сочинений. Какая мука из-за денежной стоимости их — и боится, что я помешаю ее изданию. И всего боится, несчастная». «Всю ночь видел мою тяжелую борьбу с ней. Проснусь, засну и опять то же».

Но есть в этом тайном дневнике и другие признания:

«Софья Андреевна спокойна, но так же чужда»; «Нынче с утра тяжелое чувство, недоброе к ней, к Софье Андреевне. А надо прощать и жалеть, но пока не могу»; «Ничего враждебного нет с ее стороны, но мне тяжело это притворство с обеих сторон». И наконец: «Нынче думал, вспоминая свою женитьбу, что это было что-то роковое. Я никогда даже не был влюблен. А не мог не жениться…»

По дневникам Толстого можно судить о его истинном отношении к Софье Андреевне в последние месяцы жизни. Здесь были и любовь, и привычка, и жалость к ней, и ужас перед ее поведением, и постоянное желание уйти, и понимание того, что уход станет жестоким поступком по отношению к больной жене.

В конце жизни Толстого они с женой поменялись местами. Одиночество Софьи Андреевны в собственном доме было таким же, как одиночество Толстого в начале его духовного переворота. И в обоих случаях речь шла о «безумии». Как Толстого подозревали в том, что он «сошел с ума», так и его супругу воспринимали либо сумасшедшей, либо симулирующей сумасшествие. Несмотря на диагноз Россолимо, все противники Софьи Андреевны, включая родную дочь, были уверены, что она не больна, а только притворяется больной. Наиболее грубо это мнение отразилось в дневнике Варвары Феокритовой.