Лев Толстой. Свободный Человек

«Мне кажется, я когда-нибудь себя хвачу от ревности, — пишет она в дневнике через три месяца после свадьбы, увидев Аксинью в своем доме. — “Влюблен как никогда!” И просто баба, толстая, белая, ужасно. Я с таким удовольствием смотрела на кинжал, ружья. Один удар — легко. Пока нет ребенка. И она тут, в нескольких шагах. Я просто как сумасшедшая… Если б я могла и его убить, а потом создать нового, точно такого же, я и то бы сделала с удовольствием».

Через четыре месяца после свадьбы она описывает в дневнике свой кошмарный сон:

«Пришли к нам в какой-то огромный сад наши ясенские деревенские девушки и бабы, а одеты они все как барыни. Выходят откуда-то одна за другой, последней вышла Аксинья, в черном шелковом платье. Я с ней заговорила, и такая меня злость взяла, что я откуда-то достала ее ребеночка и стала рвать его на клочки. И ноги, голову — всё оторвала, а сама в страшном бешенстве. Пришел Лёвочка, я говорю ему, что меня в Сибирь сошлют, а он собрал ноги, руки, все части и говорит, что ничего, это кукла».

Но это была не «кукла». Это был двухгодовалый мальчик, первенец Льва Николаевича.

И он тоже жил в Ясной Поляне. Его-то Сонечка и разрывала на куски в своем сне. Она не могла простить мужу, что его первый сын рожден не от нее, а от какой-то «бабы», «толстой», «белой», «ужасной». Это было выше ее сил.

И еще, благодаря дневнику, она чувствовала себя второй женой после Аксиньи.

Отдав свои молодые дневники невесте, Толстой совершил и еще одну роковую ошибку. Он подарил Соне право считать себя «жертвой». Это чувство жертвы она культивировала в себе с самого начала их совместной жизни. Дневники будут «аукаться» Толстому на протяжении всех их семейных отношений. «Скелет в шкафу» обрастет плотью, напитается кровью и станет причиной тяжелых конфликтов.

Но, возможно, Толстой не мог поступить иначе. Вопросы о прежней жизни так или иначе поднимались бы.

Так и началась их семья.

Неимоверное счастье

С приездом в Ясную Поляну всё началось плохо.

Это было как бы продолжение тяжелого отъезда из Москвы. Толстой был недоволен, что его молодая жена горько плакала при расставании с прежней семьей. «Он тогда не понял, — писала Софья Андреевна, — что если я так страстно, горячо любила свою семью, — то ту же способность любви я перенесу на него и на детей наших».

Встречали их хлебом-солью Ёргольская и брат Сергей Николаевич. Татьяна Александровна придирчиво осматривала новую хозяйку. Едва ли она была счастлива оттого, что уступала ей свое главное женское место в доме. А новоиспеченной графине недавно исполнилось 18 лет. Справится ли она с домом?

По всей видимости, сама Ёргольская не была образцовой хозяйкой, тем более что в этом доме она всегда чувствовала себя приживалкой. Дом показался Соне грязным. Когда-то братья Толстые спали здесь просто на полу, на сене, без простыней. И по всему дому стоял запах сена, как на сеновале. Вокруг дома рос бурьян. Слуги были неопрятны. И сам хозяин расхаживал по дому в одном халате с отстегивающимися полами, который ночью служил ему пижамой. Ели железными вилками. Повар часто был пьян. Однажды Соня с ужасом нашла в своей тарелке с супом «отвратительного паразита».

Первая же ночь, проведенная с молодой женой в усадьбе, оказалась для Толстого «тяжелой». За утренним кофе оба чувствовали себя неловко. Словом, всё шло как-то не так…

Тем не менее в первый день пребывания с Соней в Ясной Поляне Толстой записывает в дневнике: «Неимоверное счастье… Не может быть, чтобы это всё кончилось только жизнью».

«Неутомимая Sophie», как называла Соню Александра Андреевна Толстая, оказалась превосходной хозяйкой. В доме был наведен, насколько это было вообще возможно в деревне, идеальный порядок. Появились простыни, скатерти, столовое серебро (единственное приданое Сонечки). На всех слуг были надеты белые колпаки, чтобы «отвратительные паразиты» больше не падали в тарелки с супом. На лакеев — белые перчатки. Все дорожки вокруг дома были расчищены, бурьян выполот и посажены цветы.