Лев Троцкий. Враг №1. 1929-1940

Норвежское правительство оказалось в очень сложном положении. От Норвегии требовали немедленного изгнания «главного террориста», вина которого теперь, как утверждала советская пропаганда, была доказана на московском процессе. Министерство юстиции Норвегии, подчиняясь давлению, пришло к выводу, что кампания, развернутая Троцким в международной печати, нарушает условия, на которых ему разрешено было въехать в страну. Поскольку одно из интервью, посвященное исключительно событиям в Советском Союзе, было дано норвежской социал-демократической газете, министерство юстиции заявило, что классифицирует это деяние как вмешательство во внутренние дела Норвегии и что Троцкий будет немедленно интернирован вплоть до того времени, пока какая-нибудь страна не согласится дать ему въездную визу. По существу, повторялась французская ситуация, но при этом советскому полпредству была выдана одна версия, а Троцкому — другая. В ответе на советскую ноту мотивировки не было никакой, но из контекста становилось понятно, что интернирование связано с обвинениями, выдвинутыми против Троцкого на августовском московском процессе. Троцкий же воспринял санкции норвежцев иначе: «Норвежское правительство интернировало меня по обвинению в том, что я веду литературную работу в духе и смысле 4-го Интернационала»[524], — вспоминал он. Конечно, называя свою деятельность «литературной», Троцкий умышленно смягчал политическое значение своих выступлений.

2 сентября в дом Конрада Кнудсена в поселке Вексхал, где проживал Троцкий, явились представители министерства юстиции Норвегии и от имени министра Трюгве Ли предъявили ему ультиматум: полное прекращение публичной деятельности или же интернирование. Как и следовало ожидать, Троцкий отказался выполнить требование о прекращении политической деятельности и вместе с женой был препровожден в сопровождении полиции в местечко Харум, в 50 километрах к югу от Осло, где был поселен в небольшом доме, арендованном министерством внутренних дел именно для содержания там Троцкого.

В ряде своих обращений в государственные органы Норвегии Троцкий доказывал, что при получении визы он взял на себя обязательство не вмешиваться во внутренние дела Норвегии, но ни в коем случае не отказывался от публицистической деятельности, связанной с делами в других странах. Поэтому Троцкий попросил своего норвежского адвоката Мишеля Пюнтервольде попробовать оспорить в судебных и административных инстанциях несправедливость и незаконность его интернирования. Троцкий напоминал, что в июле 1935 г., вскоре после прибытия в Норвегию, его посетили «в знак уважения» член руководства рабочей партии и редактор ее центрального печатного органа газеты «Арбидерблад» («Рабочий листок») Мартин Транмель и министр юстиции Трюгве Ли[525]. Транмель попросил Троцкого дать интервью для его газеты. Когда Троцкий задал вопрос присутствующему тут же министру юстиции, не является ли такое интервью нарушением условий его пребывания в стране, Ли рассмеялся и махнул рукой, добавив, что запрет на интервью — пустая формальность[526].

Почему советское правительство обратилось со своей недружелюбной нотой только к норвежскому правительству, но не к французскому, хотя его сын Седов точно так же, как и сам Троцкий, был обвинен на московском процессе во всевозможных грехах? — задавал Троцкий через адвоката риторические вопросы норвежскому Минюсту. «Не потому ли, что Франция больше? Но разве юстиция измеряется квадратными километрами? Или потому, что Москва находится в союзе с Парижем?»[527] Троцкий попытался даже публично объявить о том, что, если советские власти потребуют его выдачи и предъявят доказательства его вины норвежскому правосудию, а норвежский суд сочтет эти основания вескими, он обязуется немедленно подчиниться решению о депортации в СССР, чтобы предстать перед сталинским судом. Но довести это заявление до всеобщего сведения Троцкий не имел возможности, ибо был под фактическим арестом. 15 ноября 1936 г. он обратился с письмом к правительству Норвегии, в котором говорилось: «Советское правительство не считает возможным требовать моей выдачи. Заговор с моим участием ведь «доказан»… Почему же не предъявить эти доказательства норвежской юстиции?.. Недоверие всего цивилизованного человечества к московскому процессу было бы устранено одним ударом. Этого, однако, они не сделали. Почему? Потому что все это дело есть хладнокровно подстроенный подлог, неспособный выдержать и легкого прикосновения свободной критики… Московский процесс в зеркале мирового общественного мнения есть страшное фиаско… Правящая клика не может перенести этого… Для поддержания своих обвинений против меня она не может не открывать новые покушения, заговоры и пр.»[528].