Лев в тени Льва. История любви и ненависти

И что в результате? «Памятку…» раскупали, думая, что она написана Львом Толстым-отцом. Люди просто не замечали, что она подписана: Лев Львович Толстой. Комитет по образованию войск согласился переиздать брошюру при условии, что автор «изменит ее заглавие ввиду того, что под тем же названием распространяется брошюра Графа Л. Н. Толстого, крайне вредного направления». И он согласился на это, изменив название на «Назначение русского солдата».

Получив «объяснительное» письмо от сына и зная о статье в «Голосе Москвы» и «Памятке русского солдата», Толстой, возможно, понял, что его отношения с Лёвой приобрели безнадежный характер.

«Вчера было письмо от сына Льва, очень тяжелое. Я прочел только начало и бросил. Я написал было ответ серебряных слов, но, успокоившись, предпочел золотые…» – отмечает он в дневнике.

Другими словами, он написал сыну ответное письмо. Но не стал его посылать. Молчание – золото. Но письмо сохранил, и поэтому мы знаем его содержание.

«Начал читать твое письмо, но, прочтя о том, что Чертков и я утверждаем, что мы не можем любить людей, не согласных с нами во мнениях, не стал читать дальше и так же буду поступать с другими твоими письмами.

Очень просил бы тебя, Лёва, оставить меня в покое…»

Помирились

По-видимому, сам Лев Львович стал понимать, что его вражда с отцом зашла слишком далеко. Она не приносила того общественного результата, на который он рассчитывал, и, говоря прямо, делала его посмешищем в глазах публики. Вряд ли ему нравились отклики на его выступления вроде того, что напечатали «Биржевые ведомости»: «У великого писателя земли русской Льва Толстого есть сын, тоже писатель, тоже Лев, но отнюдь не великий… Между Толстым-отцом и Толстым-сыном – дистанция огромного размера…»

Но главная проблема была даже не в этом. Без Ясной Поляны, без общения с родителями, с сестрами и братьями он чувствовал себя неприкаянным. Ему так и не удавалось свить свое гнездо.

В письме к мама из Петербурга от 7 марта 1908 года он жаловался: «Зовут всюду и все, и так как нельзя отказывать, ездишь, и так, тоже в суете, проходит время. Но у вас есть солнце, снег и природа, а здесь ничего этого нет и не на чем отдохнуть. Я чувствую себя скверно душой и телом. Стал совсем старый и седой и веду глупую, вредную жизнь».

Частые жалобы сына на свою неприкаянность побудили Софью Андреевну ответить ему: «Милый друг Лёва, я совсем не в упрек тебе написала, что меня пугает твоя неустойчивость и нервность. А просто от моей материнской заботы о всех вас; хотелось бы, чтобы всем вам было хорошо, чтоб вы спокойно удовлетворились тем, что посылает вам судьба.

Твоими жалобами о том, что у бедного Лёвы нет летнего местопребывания, я не очень растрогалась. Когда есть в Ясной Поляне прекрасный флигель и природа и когда есть в Швеции прекрасная милая и гостеприимная семья, всегда радующаяся вашему пребыванию с ними, – то это уж не так трагично.

Что жизнь разрывается надвое – это тяжело, я совершенно с этим согласна, но бывает положение хуже; слава Богу и за то, что есть. Сам ты живешь хорошо, дельно, содержательно, и это должно тебя удовлетворять. Без труда и неприятностей ничего не дается…»

В первой половине апреля 1908 года Лев Львович находится в Ясной Поляне. Его приезды к родителям в одиночестве, без семьи, уже не смущают никого. В этот раз они помирились с отцом. Лев Львович, кажется, впервые заметил то, что Софья Андреевна, по понятной причине, заметила гораздо раньше. Толстой изменился. Он стал абсолютно далек от земных страстей и желал только одного: ни с кем не ссориться, со всеми жить в любви и согласии.

В Ясной Поляне Лев Львович набросал «Заметки об отце», в которых, между прочим, отметил, что у Толстого «ослабела память». «Он забывает фамилии знакомых и путает имена писателей. Вчера в разговоре со мной и сестрой Таней он спутал Ибсена с Бьёрсоном, хотя потом вспомнил и различил обоих. Он забыл фамилию Эрдели, мужа нашей двоюродной сестры, раньше гостившего подолгу в Ясной Поляне. Он не сразу вспомнил Мопассана, когда мы говорили о вышедшей его биографии».

Проблема на самом деле была очень серьезной. У Толстого начались обмороки и провалы в памяти. Случалось, что он не узнавал детей и внуков, путал голос сына Льва с голосом брата Мити, который скончался полвека назад, а потом всерьез спрашивал: «Правда, что здесь был брат Митенька?» Когда он садился за обеденный стол, все с ужасом замечали, что он силится припомнить, кто сидит вместе с ним, и не всех узнает.

«Зато у отца стало гораздо больше чувствительности к интересам всех людей вообще, – пишет Лев Львович. – Он боится огорчить кого бы то ни было, он совершенно никого не осуждает, он интересуется сторонами жизни других людей, которые раньше как будто совсем не трогали его и для него не существовали. Он спрашивал меня, например, о моем материальном положении, расспрашивал о моем доме, о книжном магазине, о доходах. Это в первый раз, кажется, с тех пор, как живу самостоятельно».