Лев в тени Льва. История любви и ненависти

Да, я один, тебя любивший без конца,
Убил неправдой, злобою, тревогою исканья,
И слез дешевых, пошлых нет уж у меня
И, гордый, не могу молиться от страданья.

Как будто и здесь, в непосредственном горе от потери первенца, его существо раздваивалось, и он мысленно переносился в своего отца с его «гордостью» и «исканьями». В этом предположении убеждают два письма к отцу, написанных после смерти Лёвушки. Такое впечатление, что они писались двумя разными людьми. Одним был Лев Львович, излечившийся от «толстовства» и принявший трезвую «европейскую» точку зрения на жизнь и смерть. А другой Лев Львович всё еще оставался в плену воззрений Толстого-старшего.

«Вознаграждение в виде очищения души, может быть, придет, но зачем нужны эти жертвы для этого, и почему нельзя иначе очищаться – пишет он отцу 30 декабря 1900 года. – Это просто несчастие, грубое, безобразное, потому что его не должно было быть, и помириться с ним все-таки невозможно. Лёвушка умер от того, что мы его простудили, мой разум иначе не представляет себе этого, и потому мне особенно тяжело. Я не могу думать, что ему надо было умереть, – тогда я бы не горевал».

Но через месяц он пишет ему совсем другое: «Я принимаю горе наше, как драгоценный дар Бога. Жаль растрачивать его, жаль пачкать и хочется хранить его и если пользовать, то только на то, на что он дан…»

Интересна подпись к этому письму. «Твой сын Лев». Вообще-то у Льва Львовича не было устойчивой подписи в письмах к отцу. Он менял их в зависимости от содержания письма и даже, возможно, от своего минутного настроения. Иногда он мог подписаться одной буквой «Л», но порой разражался пространной подписью вроде: «Твой на всю жизнь слабый и дурной сын Лев».

Валерия Абросимова заметила, что еще с гимназии Лев Львович менял подписи к письмам и школьным сочинениям, «словно пробуя, примеряя на себе эту ношу: “Лев Толстой”». Но во весь рост эта проблема встала перед ним, когда, вопреки сомнению родных и вопреки собственным тяжелым сомнениям, он все-таки решился стать писателем.

Конец родового гнезда

В апреле 1898 года молодой Лев совершил поступок, вероломный в отношении родителей, прежде всего – матери. Ничего с ней не согласовав, он продал через комиссионера дом в Хамовниках. Софья Андреевна была вынуждена выкупить его за пятьдесят восемь тысяч рублей. В итоге она осталась без денег и в долгах.

Ситуация была щепетильной. Софья Андреевна уже тогда считала, что хамовнический дом в будущем должен стать музеем Толстого. Возможно, по этой причине, продавая дом, который формально был его собственностью, Лев Львович не стал спрашивать согласия матери. Это было бестактно не столько в отношении отца, который меньше всего заботился о создании собственных музеев, сколько в отношении матери, которая как раз много думала о том, что будет делать после смерти мужа. Но и если взглянуть на ситуацию с практической точки зрения, выходило так, что отец в свое время приобретал имущество, а сын его разбазаривает. Через два года после продажи московского дома он продал еще и одно из самарских имений, Бобровку, приобретенную отцом в семидесятые годы и ставшую по разделу 1892 года собственностью Льва Львовича.

На самом деле причина всех этих «негоций» была одна и довольно горькая. У Льва Львовича не было своего угла для самостоятельной жизни. Жить в самарской глуши, да еще и с супругой-шведкой, было абсолютно невозможно. В Ясной Поляне жил отец, привлекая к себе внимание всей России и даже всего мира, а московский дом только юридически считался за Львом Львовичем, а фактически оставался домом матери и московской «резиденцией» отца.

Смерть Лёвушки стала последней каплей в чаше терпения Льва Львовича, которому надоела унизительная роль приживальщика при великом отце и бесконечно преданной ему матери. Софья Андреевна могла сколько угодно сильно любить своего сына, но в самых критических ситуациях она все-таки была на стороне мужа, которому посвятила всю жизнь.

То, что решение поселиться в Ясной Поляне было его ошибкой, Лев Львович понял задолго до смерти Лёвушки, едва ли не в первый же год их с Дорой пребывания в родовом имении. Но что ему было делать? Служить, как брат Сергей, он не мог по причине отсутствия высшего образования. А тянуть лямку обычного помещика, как брат Илья, представлялось ему недостойным его имени и способностей, о которых он был высокого мнения. Одно дело – основать «новый центр и продолжение рода Толстых» в Ясной Поляне и совсем другое – закабалить себя в тяжелом и рискованном по климатическим условиям российском сельском хозяйстве. К тому же в натуре Льва Львовича была одна черта, которую справедливо осуждал в нем его отец, да и мать, когда она трезво смотрела на своего любимого сына.