Лев в тени Льва. История любви и ненависти

«Получил, милый Лёва, твое письмо и ты, верно, сам знаешь, как оно мне было более, чем приятно… Мне радостно то, что я вижу теперь тебя всего. Нет в душе твоей уголка, которого бы я не видел или хотя бы не мог видеть. И это понятно, потому что в твоей душе горит тот истинный свет, который освещает жизнь людей. Помогай тебе Бог беречь и разжигать его. Вижу теперь ясно твои слабости, и они не раздражают, как прежде, даже не огорчают, а трогают. Мне жалко тебя за них, потому что знаю, что ты борешься с ними и страдаешь от них. Не скучай, не тяготись, милый, своим положением. Прекрасное народное определение всякого несчастия (мирского) Божиим посещением. Так и тебя Бог посетил болезнью Доры. Прими это посещение, если не можешь с благодарностью, то, по крайней мере, с покорностью и уважением».

Из Египта он не раз писал отцу, в красках описывая местную жизнь, возмущаясь тем, как колонизаторы-англичане обращаются с арабами («как со скотами»), как «сами живут в свое удовольствие на счет рабочего народа, играя в golf, polo и tennis». «Впрочем, я их очень люблю», – признавался он. В другом письме говорил, что ему открылась истина: «главное в жизни не внешнее, не тело, а внутреннее, душа» и «зло изнутри нас исходит». Эта истина «ослепила» его. Он и прежде не курил, не пил вина, старался воздерживаться от половой жизни, но все-таки оставался «злым и несчастливым человеком». А вот теперь… «Интересно, что ты мне скажешь на всё это, милый папа́».

Вернувшись в России в поисках нового места в жизни, он советовался с отцом. Например: ехать ли корреспондентом на войну? Но точка зрения отца на этот счет была давно известна. В ответе сыну он не сказал ничего нового. «Мое мнение всегда, что, особенно для духовной деятельности, движение, передвижение невыгодно… Кант во всю жизнь не выезжал из Кёнигсберга и оставил громадное духовное наследство».

И Лев Львович с ним согласился. «На войну я не поеду, хотя мне это очень и очень жаль. Не поеду потому прежде всего, что это неразумно и не необходимо. Кроме того лучше оставаться с семьей и скромно делать дома и в тишине, что можно».

Он писал, что «испортился в Египте, огрубел духовно, ослаб физически и умственно. Надо начинать многое сначала». Но в этом же письме прозвучало признание того, что в тридцать пять лет, имея жену и двух детей, имея какое-никакое, но литературное имя, Лев Львович не нашел себе места в жизни.

Он не мог жить без Ясной Поляны!

«Хуже всего то, что я тяну Дору жить в Ясной, хотя не знаю, насколько это приятно другим, Дора же Ясную не любит и тянет в Швецию… Эта борьба мне очень тяжела».

О желании вернуться в Ясную и жить там он писал еще раньше, из Хальмбюбуды, когда его жена была так больна, что не могла передвигаться без кареты «скорой помощи». «Дорогой папа́, мне продолжает быть тяжело здесь и продолжает тянуть в Ясную, где чувствую, мне место. Радуюсь тому, что, если Бог приведет меня туда, я не буду неприятен тебе. Надеюсь, что моя жизнь в Ясной не будет также неприятна братьям и не вызовет в них дурные чувства ко мне. Если я вернусь в Ясную, то уже не с теми мыслями и идеалами, как прежде, а совсем с другим отношением к жизни. Знаю, что ты понимаешь меня, потому пишу тебе».

Это был страшный тупик, в который он Лев Львович опять загонял себя, загипнотизированный своим отцом и тем удивительным, ни на что не похожим местом, которое тот создал на земле – Ясной Поляной.

16 июня 1904 года из Алупки, где Дора долечивала нефрит, он пишет отцу проникновенное письмо, в котором подготавливает почву для возвращения в Ясную Поляну. Для него это очень важно! «Милый папа́, так как я не раз обращался к твоим и моим с просьбой выслать мне твою статью о войне и они ничего мне не посылают, очень прошу тебя “приказать” им поскорее мне сделать это. Интересуюсь этим не попусту. Если бы написал мне, очень бы обрадовал. Соскучился по тебе и всех вас, но не еду потому что еще не пришло время».

Больна Дора. Ей нужен крымский климат и морские купания. Но в письме родным еще из Хелуана он всерьез предлагает, чтобы в Крым приехали сестра Татьяна с мужем, освободив его для поездки журналистом на фронт. Отказавшись от этой мысли, он рвется в Ясную Поляну обсуждать с отцом вопрос о войне и участии в ней России. Он уверен, что отец его поймет, и подробно излагает свой взгляд на события.

Как отец, он пока стоит на антивоенных позициях и осуждает войну. «Тебе, еще яснее видящему всё ее безумие, как следствие заблуждения человечества, конечно, всё это понятно. И хуже всего ведь то, что народы, глядя на японскую войну, не возмущаются ею, – исключаю единичных людей, – не спешат скорее прекратить эти ужасы, снять тяжесть милитаризма, разоружиться, а напротив, лихорадочно строят еще новые броненосцы, ассигнуют еще миллиарды на военные издержки, вытягивая их из земли и принося народам бедствие. Если такое озверение и тьма в людях будут продолжаться и развиваться, то что же будет?..»