Лев в тени Льва. История любви и ненависти

В записках Маковицкого есть интересные свидетельства о том, что, выступая против русско-японской войны, Толстой, тем не менее, тяжело переживал поражения нашей армии и флота. Он говорил, что нужно было взорвать Порт-Артур, а не отдавать японцам. «Коли берешься воевать, то жертвуй собой за дело».

«Война наводит ужас на всех, и главное в будущем ничего неизвестно и всё страшно, – писала Софья Андреевна сыну в Египет. – Подъем духа и сочувствие Государю очень большие. Мне лично очень противно коварство и ловкая жестокость этих маленьких желтых японцев».

Вернувшись в Россию в апреле 1904 года, Лев Львович тоже хотел принять участие в войне в качестве корреспондента «Нового времени». Война произвела на него огромное впечатление. Она разбудила в нем национальные чувства, которые в Египте еще и оформились в странные пророчества.

«У меня родился новый план – ехать в мае, июне на войну корреспондентом… – писал он родным. – Если не увидишь сам того, что теперь делается там, на Востоке, никогда не поймешь, как следует, значения этого. А значение большое, громадное для России. Поразительна эта горячка пожертвований на флот и общее сознание необходимости этого. Мне ясно отсюда, что это действительно необходимо, и только, когда именно мы, Россия будет настолько сильна на морях, ее окружающих, что никакая другая держава не будет в состоянии с ней бороться и она будет держать в повиновении мир, могут прекратиться войны. На то, чтобы Россия покрыла собой всю землю, нужно еще тысяч семь, восемь лет, если мы будем продолжать так быстро расти, как росли с начала Новгорода или даже Московского княжества. Еще тысячу лет для покорения всего азиатского материка, еще тысяч пять лет на покорение и слияние с народами остальных материков Америки, Африки и Австралии. И вот одно человечество готово. Это внешний путь под гегемонией России. Россия же даст другой путь, к тому же – духовный, необходимый одновременно с внешним, – постановка идеала. Папа́ с этим не согласится. МАЛЕШ! (Значит по-арабски – «ничего», «пусть»)… Я верю, что Россия призвана объединить человечество, и вижу, что она делает это постоянно, и всячески очень жаль японцев, и вместе с тем они вызывают к себе гадливое чувство, как комары, напившиеся кровью, которых приходится раздавить…

Желтые люди, Китай, Япония и Корея – это только желтый фон, основа, на которой призваны работать белые люди во главе с Россией, как Россия покрыла собой татар и других инородцев…

Европейцы никогда не сделают этого. Напротив, мы опять же покрываем и растворяем в себе всех европейцев: и немцев, и поляков, ближних соседей, и начали то же с более отдаленными – англичанами, французами, итальянцами. Все они только наши слуги, наши приказчики, наши школьные учителя, которых всех заменят в будущем их ученики…

Как бы я поговорил теперь с папа́ обо всем, что здесь набросал».

На первый взгляд, письмо напоминало бред сумасшедшего. В апреле в Египте установилась такая жара, что Лев Львович с супругой спешно засобирались в России, решив остаток весны провести в более мягком крымском климате. Отец с матерью и решили, что сын просто перегрелся на солнце.

«Милый Лёва, папа́ даже огорчился, прочитав твое длинное письмо о том, что через несколько тысяч лет Россия овладеет всем миром. “Что это, точно он с ума сошел, – говорил папа́. – Как же можно думать о том, что будет через семь, восемь тысяч лет!” Видно, у тебя воображение очень разрослось от болезни и жаркого климата».

Лев Львович не спорил с ними. «Милый папа́, я очень рад, что ты счел мое письмо к мама́ о будущем России сумасшедшим. Это совершенно справедливо, и мне совестно за него и за то дурное настроение, в котором я жил в последнее время. Чрезмерное умственное и физическое возбуждение от здешней весны породило это состояние духа. Слава Богу, кажется я снова оправился и овладел собой».

Но не всё было так просто…

«Надо начинать сначала…»

Осенью 1903 года, когда Лев Львович с Дорой, Павлом и Никитой уезжали в Египет, они расставались с отцом миролюбиво, дружески. По дороге, из Ялты, он отправил отцу грустное письмо с признаниями в любви и сетованиями на свой неровный, неспокойный характер. Отец ответил ему, пожалуй, самым любовным посланием за всю историю их переписки: