Лев Воаз-Иахинов и Иахин-Воазов

— Годы и годы, — продолжал Воаз–Иахин. — Мои глаза едва доходили до уровня стола. «Можно тебе помочь?» — спрашивал я. — «Можно я сделаю хоть краешек». Нет. Ничего. Он так мне и не позволил. У меня не получались чистые красивые линии. Ему все время приходилось переделывать все заново. Он смотрел на меня, но говорил с тем местом, где меня не было. «Ты не станешь моим преемником», — говорил он. — «Тебя ждет большой мир снаружи». Отлично. Хорошо. Иди в большой мир. Уходи. Я не был настолько хорош, чтобы работать с ним. А теперь онвышел в большой мир. Ему — и мир, и лавка. А мне — ничего. — Он снова заскрипел зубами. — Я должен… Что? Что я должен сделать? Отец Бенджамина написал прости. Прости — кто кого? За что простить? Кто должен дать свое прощение? Он думал, что я залезу в его шкуру — скитальца. Вот тебе карта. А потом он ушел с моей картой. Я влез в скитающуюся шкуру. Теперь он доволен? — По щекам Воаз–Иахина текли слезы.

— Боже правый! — произнес водитель. — Как тебя пробрало! Нет, в тебе точно есть пустое место. Слово даю. Это все дорога. Один рассказывает, другой думает над его словами. Фургон пожирает мили, и душа пожирает мили. Вот в порту я собираюсь загрузиться деревянными ящиками. Внутри них — печатное оборудование для местной газеты. Жена редактора сбежала с продавцом. Вот ему и нужно новое оборудование. Это обоснованно. Будет печатать новости на своем новом оборудовании. Тот родился, этот умер, такой-то открыл булочную. Может, и новость о его повторной женитьбе. И все это выйдет из того, что сейчас — пустое место. В этом кроется какой-то глубокий смысл. Есть над чем поломать голову. Будущее — из пустоты. А если нет пустоты, которую можно заполнить будущим? Только вот времени не хватает, чтобы хорошенько все обмозговать. Мне приятно беседовать с тобой. Это идет мне на пользу.

Воаз–Иахин вытер глаза, высморкался.

— Мне приятно беседовать с вами, — признался он. — Это идет мне на пользу.

28

Сосед Иахин–Воаза сидел по–турецки на своей койке и писал на обычном листе бумаги письмо редактору самой крупной городской газеты. « Учитывая то обстоятельство, что наша городская санитарная служба занята своими прямыми обязанностями, то есть регулярной очисткой улиц,писал он, неудивительно, что до сей поры не принято никаких мир по решению проблемы накапливания отражений. Как бы ни старались частные лица со всей возможной тщательностью освобождать свои дома от зеркал и прикрывать окна, а также блестящие поверхности, они ежедневно сталкиваются с зеркалами, висящими на улице, с витринами, со всеми этими бессчетными отражающими поверхностями, с которых дерзко таращатся на них их собственные лица и лица чужих людей, копившиеся там десятилетиями.

Как законопослушный гражданин и налогоплательщик…» Он остановился, внезапно обратив внимание на какое-то движение вокруг своей койки, поднял глаза. Трое пациентов стояли у окна, глазея на лужайку. Двое санитаров поднялись со своих стульев, тоже подошли к окнам и, успокоившись, уселись обратно.

Письмоводитель встал и подошел к группе у окна, на ходу чувствуя, что у них есть какая-то тайна, недоступная санитарам. Какое-то время он стоял, тоже глазея на лужайку, на зеленую травку, золотившуюся в лучах полдневного солнца. Затем он вернулся к своей койке, сел на ее краешек и принялся глядеть на спящего Иахин–Воаза. Через полчаса его пристальный взгляд разбудил того.

— Он ваш? — быстро спросил письмоводитель. — Чей же еще — ведь вы здесь единственный новичок. — У него были небольшие аристократические усики и козлиная бородка. Глаза бледно–голубые и очень колючие. — Чем вы его кормите?

Иахин–Воаз улыбнулся и вопросительно поднял брови. После внушительной дозы успокоительного он чувствовал себя вялым и не понял вопроса.

— Лев, — пояснил письмоводитель и увидел, что Иахин–Воаз насторожился. — Это ваш лев, не правда ли? По–моему, он прибыл с вами.

— Он здесь? — спросил Иахин–Воаз.

— Прогуливается по лужайке, — подтвердил письмоводитель.

— Его видят все? — спросил Иахин–Воаз.

— Лишь немногие из нас. Те, кто увидел его, будучи на лужайке, сразу же забежали в здание. Кое-кто из персонала и те, кто притворяется сумасшедшими, гуляют бок о бок с ним, в упор его не видя. Весьма воспитанное животное, доложу я вам. Никого еще не побеспокоило.

— Думаю, он вообще никого не замечает, — вырвалось у Иахин–Воаза.