Ты слишком пафосен. Думаешь, что существуешь?
Ну я же Когито. Следовательно – да. А вот ты существуешь?
Конечно.
Насколько ты в этом уверен? Как ты можешь знать, что не растворился в потоках Эфира, а от тебя не остался просто Когито?
Я – не ты.
Я этого и не говорил. Конечно же ты – не я, а я – не ты. Но каждый из нас является им.
Кем?
Когито. Нотиция. Анима. Форма. И остальные умные слова.
Я не понимаю.
Тебе и не нужно. Пока что. Подробности узнаешь позже.
Я не согласен, но, видимо, возражения в этой вашей конторе оптимистов не принимаются.
Абсолютно верно, возражения не принимаются. Так что ты идешь в Отца и находишь одну нужную вещицу. Ты поймешь, когда увидишь. Понятно?
Квест «подай-принеси»?
Exactly. У тебя пять лет.
Почему именно столько?
Вообще это не фиксированный срок, но ты просто скопытишься через пятерку лет, если не решишь своих проблем.
Каких пробле… Так стоп. Ты шутишь? Прикалываешься, смеешься?
Нет, абсолютно серьезен.
В Отца невозможно попасть. Стены настолько толсты и прочны, что ничто не может их пробить. Телепортироваться внутрь также нельзя. Он полностью изолирован от внешнего мира.
Когито это не колышет. Ты задание получил, ты его выполнишь. И да, в "Отца" попасть можно, не зря там полноценная цивилизация. Изолированная, тут ты прав, но Когито в тебя верит, потому что у тебя есть все возможности, просто ты пока что их не знаешь.
Ла-а-а-адно. Допустим, поверил. Вернемся чуть назад. Что за проблема?
Ты умрешь. Не метафорически, риторически, постиронически, теоретически или как-то еще оригинально. Ты сдохнешь.
И всего?
Да.
Пфф, насмешил. Не буду я этим заниматься.
А тебя не спрашивают. Ты сейчас – та самая Сандей, которую слезно-слезно упрашивают сделать в твоем понимании мелочь, а затем после отказа забирают силой.
Не дави на больное.
Буду давить сколько влезет, потому что могу. Если выкинешь поручение на свалку, то судьба ждет хуже смерти, уж поверь.
Ты слишком жуткий, когда пытаешься пугать. Маловато зубов и скрытых угроз.
Когито слишком долго ждал. Уж думал нейтрализовать бесполезный элемент и дать дорогу молодым, но ты своим перформансом купил себе второй шанс. Так что мой тебе совет: пользуйся.
Какой еще второй шанс?
Не третий. Наконец выполнил последнее требование, и я смог с тобой связаться.
Какое..
если не секрет? Да, не секрет. Зовется оно «Отречение». Трактуй как хочешь.
Лекции с определением не будет, так понимаю?
Yep. И так слишком много подсказок тебе дал, почти на штраф языком начесал.
Ха-ха, доработался языком до штрафа. А ты, видать, плох.
Окей, ты не смешон.
А мне смешно, хехе.
…Ты вобрал в себя худшее от клоуна и того парня с эмодзи нёрда.
Хах, благодарю за похвалу.
Ладно, ты постепенно выходишь из кондиции, так что будем прощаться.
Так быстро уходишь? Не быть тебе комедиантом.
…Не разочаруй Когито и станешь богом. Разочаруй Когито и станешь слизнем. Бывай.
…
Хотя нет, подожди. Оставлю-ка тебе небольшое напоминание, чтобы сроки не срывал. А то ведь любишь таким заниматься и способ определенно найдешь, а Когито вырвет себе глаза следить за тобой очередной десяток лет. Вот теперь покеда.
…
…
…
«Что это было вообще?» – пронеслось в мыслях, едва он вернулся в сознание. Сон, полудрема или вообще галлюцинаторный приход это был – не понятно. Воспоминания о самом разговоре казались какими-то смазанными, но при этом он в любой момент мог вспомнить каждую реплику побуквенно, точно содержание этого «сна» выгравировали на подкорке.
К тому же это «напоминание»… Освальд заочно его ненавидел. На периферии сознания появился огромный таймер с двумя десятками позиций, первая из коих заканчивалась через месяц и называлась «Раздупляйся». Название остальных же оставалось скрытым. Хуже всего, что он слышал
Переборов себя и протянув руку к нетфону на столике, Освальд нарушил полную тьму помещения выжигающим светом экрана. Скривившись от внезапного раздражителя, определил, что подобным образом триповал около недели. Из новых сообщений было только одно: «Восстанавливайся» от Клока, отправленное вскоре после его поражения.
Тело все еще болело, но гораздо меньше, да и думалось практически без запинок. Почти сразу Освальд понял, что боль эта не физическая, а душевная. Причем разделенная поровну между болью, собственно, души, и неким эмоциональным поражением, что впивалось гораздо сильнее любой настоящей боли.
Вставать, двигаться и в целом что-либо предпринимать не хотелось. Он и так чрезмерно напрягся, посмотрев время на нетфоне, что остался валяться на темном ковре.