Левая рука тьмы

Хиардан молча принял его благодарность, а затем сказал, без обиняков, как было принято среди Пчеловодов:

— Я думаю, что вы говорили нам только правду. За это я благодарен вам. Мы были бы откровеннее, если бы ты пришел один.

Фальк задумался, не решаясь ответить:

— Я очень сожалею об этом. Но если бы моя подруга не помогла мне, я бы в жизнь не добрался сюда. И… вы живете здесь все вместе, владыка Хиардан. Вы бываете когда-нибудь один?

— Редко. Одиночество — смерть для души. «Человек — это человечество!» — так гласит наша поговорка. Но мы также говорим: «Не доверяй никому из своих собратьев и сородичей, даже тем, которых ты знаешь с детства». Это наше правило. В этом и только в этом заключена безопасность индивидуума.

— Но у меня нет сородичей и нет безопасности, Владыка, — сказал Фальк.

Отдав честь, по-солдатски, на манер Пчеловодов, он взял из рук Владыки свой пропуск, и на следующее утро он и Эстрел вновь двинулись на запад.

Изредка им попадались и другие небольшие селения или стойбища — всего пять-шесть на пятьсот-шестьсот километров пути. Несколько раз Фальк рискнул остановиться. Он был вооружен, а пейзаж выглядел так мирно: пара шатров кочевников у полузамерзшего ручья или маленький одинокий пастушонок на высоком холме, присматривающий за полудикими коричневыми волами, или же просто голубоватый дымок на фоне беспредельного серого неба. Он покинул Лес с единственной целью — найти, если только это было возможно, какие-либо вести о себе самом, какие-нибудь намеки на то, кем он был на протяжении тех лет, которых не помнил. Как он сможет узнать об этом, если не будет останавливаться и спрашивать?

Но Эстрел боялась останавливаться даже возле самых крохотных поселений в прериях.

— Они недолюбливают Странников, — говорила она, — и вообще всех чужаков. Те, кто долго живет в одиночестве, полны страха. Они впустят нас и дадут нам пищу и кров на ночь, но затем под покровом темноты придут, свяжут нас и убьют. Ты не должен ходить к ним, Фальк!

Она смотрела прямо ему в глаза.

— Ты не должен говорить им, что я твоя подруга. Они наблюдают за нами. Если утром они увидят, что мы идем дальше, они нас не тронут, но если мы останемся и попробуем сблизиться с ними, они начнут нас бояться! Этот их страх грозит нам гибелью!

Откинув свой видавший виды капюшон, Фальк сидел у костра, у подножья холма. Порывы западного ветра шевелили ему волосы.

— Ты, пожалуй, права, — сказал он.

Его задумчивый взгляд был устремлен туда, откуда дул ветер.

Эстрел понимала его настроение и хотела изменить ход его мыслей:

— Возможно, по этой причине Синги никого не убивают.

— Почему? — спросил он почти машинально.

— Потому что они не боятся.

— Может быть…

Он задумался. Потом сказал:

— Похоже на то, что я должен пойти прямо к ним и задать свои вопросы. А если они убьют меня, по крайней мере я успею получить удовлетворение в том, что они меня испугались.

Эстрел покачала головой.

— Они не испугаются и не убьют.

— Даже таракана? — резко спросил он.

Он хотел выместить на ней свое плохое настроение, свою усталость.

— Как они там поступают с тараканами в своем городе, — обезвреживают их, а затем выпускают на свободу, как этих Выскобленных, о которых ты мне говорила?

— Не знаю, — сказала Эстрел.

Она всегда серьезно воспринимала его вопросы.

— Я знаю только, что благоговение перед жизнью для них Закон, и они строго придерживаются его в своих поступках.

— Но почему им надо чтить человеческую жизнь, ведь они не люди?

— Именно поэтому их Законом является почитание всех форм жизни, разве не так? С тех пор, как пришли Синги, на Земле не было войн, как не было войн и между планетами. Если кто и убивает непрерывно друг друга, так это люди.

— Нет таких людей, которые могли бы сделать со мной то, что сделали Синги. Я чту жизнь, потому что она гораздо более сложная и неопределенная штука, чем смерть. Самым сложным и самым непостижимым свойством ее является разум. Синги придерживаются своего закона и позволяют нам жить, но зато они убили мой разум! Разве это не убийство? Они убили того человека, каким я был. Они убили того ребенка, которым я когда-то был. Какое же это благоговение перед жизнью? Как можно так играть человеческой личностью? Их закон — ложь, и их благоговение — притворство.

Ошеломленная этой вспышкой гнева, Эстрел встала на колени перед костром и разрезала на части кролика, которого он подстрелил. Ее рыжеватые волосы, покрытые пылью, завитками падали на ее склоненное лицо, терпеливое и отрешенное. Как и всегда, его влекли к ней сострадание и желание, но он все-таки был не в состоянии понять ее. Она была как заброшенная комната в огромном доме. Она была похожа на шкатулку, от которой у него не было ключа. Она ничего не таила от него, и все же покров тайны, окружавший ее, оставался нетронутым.

— Готово, Фальк, — раздался ее ласковый голос.

Он поднялся и встал рядом с ней возле костра.

— Друг мой, любовь моя, — сказал он.

Он взял ее за руку. Они сели рядом и разделили сначала приготовленное ею мясо, а немного позже — свой сон.