Левая рука тьмы

Скоро мы достигли центра общественной фермы, где нас остановили и допросили. Я старался держаться поближе к группе, с которой шел по дороге, но мне не повезло, как и тем, у кого не было с собой бумаг, удостоверяющих личность. Их вместе со мной, как с иностранцем, не имеющим орготского паспорта, отделили от остальных и отвели нам отдельное помещение в амбаре-складе, который представлял собой обширный полуподвал, выложенный камнем, с единственной дверью, запиравшейся снаружи, и без окон. Время от времени двери открывались и к нам вталкивали других беженцев, которых сопровождал сельский полисмен, вооруженный геттенианским ружьем сонорного боя. Когда дверь закрывалась, наступала полная тьма, без проблеска света. В холодном воздухе стоял запах пыли и зерна. Ни у кого не было фонарика; тут собрались люди, которые, подобно мне, были поспешно подняты с постелей; некоторые из них оказались буквально голыми, и им кто-то дал одеяла спастись от холода. У них ничего с собой не было. Если бы они успели что-то схватить, то это были бы, конечно, первым делом документы. В Оргорейне лучше быть голым, чем остаться без бумаг.

В этой глухой пыльной темноте все сидели поодаль друг от друга. Кто-то тихо беседовал между собой. Всех согнанных сюда не объединяло товарищеское чувство общей участи. Никто не жаловался.

Слева от себя я услышал шепот.

— Я видел его на улице у моих дверей. У него была оторвана голова.

— Они пускают в ход ружья, которые стреляют кусками металла.

— Тиена говорила, что они были не из Пассерера, а из Домена Оворда, они приехали на машинах.

— Но Сьювенсин никогда не ссорился с Овордом…

Они ничего не понимали, но не сетовали. Они не возмущались, что после того, как под обстрелом бежали из своих горящих домов, сограждане заперли их в погребе. Они не искали причин того, что с ними случилось. Редкие, еле слышные шепотки в темноте на мягком, но сложном орготском языке, по сравнению с которым кархидский звучит, как громыхание камней в жестяной банке, постепенно стихали. Люди засыпали. Где-то в темноте захныкал ребенок, пугаясь эха собственного голоса.

Неожиданно широко открылась дверь и с пугающей резкостью по глазам, как ножом, резанул свет дня. Спотыкаясь, я последовал за остальными, механически переставляя ноги, и вдруг я услышал свое имя. Сначала я не узнал его, потому что в Орготе четко произносят звук «л». Кто-то время от времени выкликал меня.

— Будьте любезны, прошу вас сюда, — торопливо подскочил ко мне человек в красном, и я понял, что больше я уже не беженец. Я был тут же отделен от всех прочих безымянных, с которыми торопился по темной дороге и с которыми всю ночь делил кров в темном подвале. Я был назван, опознан и узнан; я обрел существование. Это было огромным облегчением. Я с благодарностью последовал за моим спутником.

Контора Центрального управления местных ферм Сотрапезности находилась в лихорадочном возбуждении, но у присутствующих нашлось время заняться мною и даже извиниться за неудобства прошлой ночи.

— Если бы только вы вошли в Сотрапезность не через Сьювенсин, — посетовал один толстый Инспектор. Они не знали, кто я такой и почему со мной надо было обращаться особым образом, их высокомерие бросалось в глаза, что, впрочем, меня не волновало. Дженли Ай, Посланец, чувствовал, что с ним обращаются как с уважаемым лицом. Таким он и был. К середине дня я уже направлялся в Мишнор в машине, предоставленной в мое распоряжение Центральным управлением местных ферм Восточного Хомсвасхома Восьмого Района. Мне был выдан новый паспорт и разрешение на все Пропускные пункты, лежащие у меня по пути, и телеграфное приглашение в Мишнорскую резиденцию Комиссара дорог и портов Первого Района Сотрапезности мистера Ют Шуссгиса.