Стражник на мосту с кархидской стороны спросил меня лишь о том, собираюсь ли я возвращаться сегодняшним вечером, и махнул мне на прощание. На орготской стороне меня остановил Инспектор, который взял для проверки мой паспорт и остальные бумаги, чем он занимался не меньше часа — кархидского часа. Он оставил у себя паспорт, сказав мне, что я должен зайти за ним на следующее утро, и дал вместо него разрешение на обед и место в доме для путников в Сьювенсине. Еще час я провел в этом доме в обществе его управляющего, пока тот изучал мои бумаги и проверял подлинность моего разрешения, связываясь по телефону с тем Инспектором, с которым я только что расстался.
Я не могу дать точное определение того понятия, которое в Орготе переводится как «сотрапезник», «сотрапезничество». Корни его в слове, означающем «есть вместе». Его употребление включает в себя все национальные и государственные институты Оргорейна, от государства в целом до всех тридцати трех его составляющих или Районов, которые в свою очередь делятся на местечки, поселки, общественные фермы, шахты, предприятия и так далее и тому подобное. Как прилагательное, термин этот относится ко всему вышеперечисленному; титул «Сотрапезник» обычно употребляется по отношению к тридцати трем Главам Районов, которые образуют правительство, исполнительную и законодательную власть Великого Сотрапезничества Оргорейна, но определение это может обозначать и горожан, простой народ.
Мои бумаги и моя личность наконец были подтверждены, и к Четвертому Часу я получил возможность поесть, впервые со времени очень раннего завтрака: на обед мне подали кашу из каддика и холодные ломти земляных яблок. Несмотря на это обилие чиновников, Сьювенсин была очень маленькой деревушкой, погруженной в сонное забытье, сельской провинцией. Сотрапезный Дом для путников был меньше своего названия. В его столовой размещался один стол, пять стульев и не было очага, пища доставлялась откуда-то из деревни. Вторая комната служила спальней: шесть кроватей, обилие пыли и немного плесени. Мне показалось, что она стала покрывать и меня. И так как в Сьювенсине было принято сразу же после ужина отправляться в постель, я сделал то же самое. Засыпая, я чувствовал вокруг себя ту первозданную тишину, от которой начинает звенеть в ушах. Спал я всего час и проснулся в кошмарах, когда мне привиделись взрывы, вторжения, убийства и пожарища.
Это был обычный плохой сон, когда вам кажется, что вы оказываетесь на какой-то странной темной улице, где вас встречают безликие люди, а дома за вами взлетают в пламени, и вы слышите детский плач.
Наконец я встал и вышел на поле, где, шурша сухой жнитвой, подошел к черной изгороди. Сквозь тучи над головой просвечивали половинка красновато-рыжей луны и несколько звезд. Дул обжигающе холодный ветер. Недалеко от меня высилось в темноте большое зернохранилище или амбар, а далеко по ветру вился шлейф искр, летящих из трубы.
Я был голоног и бос, в одной лишь рубашке, без плаща и куртки, но со мной была моя сумка. В ней лежала не только сменная одежда, но и мои рубины, деньги, документы, бумаги и ансибл и, располагаясь на ночлег по пути, я всегда подкладывал ее под голову как подушку. И когда меня покинул дурной сон, я инстинктивно схватился за нее. Вытащив ботинки, брюки и подбитый мехом зимний плащ, я оделся, чувствуя вокруг себя безмятежную тишину холодной непроглядной ночи, в которой в полумиле от меня лежал Сьювенсин. Пойдя в поисках дороги, я скоро обнаружил ее, а на ней несколько человек. Это были такие же, как и я, путники, беженцы, но они знали, куда держат путь. Я пошел за ними, не думая, куда иду, и желая только оставить у себя за спиной Сьювенсин, который, как я понял по пути, подвергся набегу из Пассерера, что лежал за мостом. Схватки не было, произошел обыкновенный налет с поджогами. Но скоро тьму, окружавшую нас, прорезали лучи света, отбросившие нас на обочину, и мы увидели колонну машин в двадцать, которая на предельной скорости спешила к Сьювенсину. Машины летели мимо нас в свете фар и в непрестанном свисте шин. Когда они проехали, на нас снова опустились тьма и тишина.