Левая сторона души. Из тайной жизни русских гениев

Свидетельства очевидцев и современников. Об этой истории подробно сказано в «Материалах к биографии Пушкина», собранных известным историком того времени М.И. Семевским: «В конце двадцатых годов в Москве славился радушием и гостеприимством дом кн. Александра Михайловича и кн. Екатерины Павловны Урусовых. Три дочери кн. Урусова, красавицы, справедливо считались украшением московского общества… Почти каждый день собирался у Урусовых тесный кружок друзей и знакомых, преимущественно молодых людей. Здесь бывал П.А. Муханов, блестящий адъютант знаменитого графа П.А. Толстого; сюда же постоянно являлся родственник кн. Урусовой, артиллерийский офицер В.Д. Соломирский, человек образованный, хорошо знавший английский язык, угрюмый поклонник поэзии Байрона и скромный подражатель ему в стишках… В том же доме особенно часто появлялся весною 1827-го года Пушкин. Он, проводя почти каждый вечер у кн. Урусова, бывал весьма весел, остёр и словоохотлив. В рассказах, импровизациях и шутках бывал в это время неистощимым… Ревнивый и крайне самолюбивый Соломирский чем чаще сходился с Пушкиным у кн. Урусова, тем становился угрюмее и холоднее к своему приятелю. Особенное внимание, которое встречал Пушкин в этом семействе, и в особенности внимание младшей княжны, возбуждало в нём сильнейшую ревность. Однажды Пушкин, шутя и балагуря, рассказал что-то смешное о графине А.В. Бобринской. Соломирский, мрачно поглядывавший на Пушкина, по окончании рассказа счёл нужным обидеться: «Как вы смели неуважительно отозваться об этой особе? – задорно обратился он к Пушкину. – Я хорошо знаю графиню, это во всех отношениях почтенная особа, и я не могу допустить оскорбительных о ней отзывов…». – «Зачем же вы не остановили меня, когда я только начинал рассказ? – отвечал Пушкин. – Почему вы не сказали мне раньше, что знакомы с графиней Бобринской? А то вы спокойно выслушали рассказ, и потом каким-то дон-кихотом становитесь в защитники этой дамы и берёте под свою протекцию…». Разговор в этот же вечер не имел никаких последствий, и все разъехались по домам, не обратив никакого на него внимания. На другой же день рано утром на квартиру к Муханову является Пушкин. С обычною для него живостью он передал, что в это утро получил от Соломирского письменный вызов на дуэль, и, ни минуты не мешкав, отвечал ему, письменно же, согласием, что у него был уже секундант Соломирского, А. В. Шереметев, и что он послал его для переговоров об условиях дуэли к нему, Муханову, которого и просит быть секундантом. Только что уехал Пушкин, к Муханову явился Шереметев. Муханов повёл переговоры о мире. Но Шереметев, войдя серьёзно в роль секунданта, требовал, чтобы Пушкин, если не будет драться, извинился перед Соломирским. (Муханову пришлось долго убеждать Шереметева). Шереметев понял, наконец, что эта история падёт всем позором на головы секундантов в случае, если убит или будет ранен Пушкин, и что надо предотвратить эту роковую случайность и не подставлять лоб гениального поэта под пистолет взбалмошного офицера. Шереметев поспешил уговориться с Мухановым о средствах к примирению противников. В то же утро Шереметев привел Соломирского к С.А. Соболевскому, на Собачью Площадку, у которого жил в это время Пушкин. Сюда же пришел Муханов, и, при дружных усилиях обоих секундантов и при посредничестве Соболевского, имевшего, по свидетельству Муханова, большое влияние на Пушкина, примирение состоялось. Подан был роскошный завтрак, и, с бокалами шампанского, противники, без всяких слов извинений и объяснений протянули друг другу руки…».

Дуэль двадцать четвёртая (1827). С Фёдором Толстым.

Самое опасное дело для Пушкина назревало в октябре этого года. Он вызвал на дуэль известного бретёра, отставного гвардейского офицера, ветерана войны 1812 года графа Ф.И. Толстого («Американца»).

Причина: Оскорбительный слух о том, что Пушкина высекли в Тайной Канцелярии, пущенный Толстым в столице гораздо ранее этой дуэли, ещё в 1820 г. (см. выше).

Надо полагать, что со стороны Толстого это было ответом на едкую эпиграмму самого Пушкина:

В жизни мрачной и презренной

Был он долго погружён,

Долго все концы вселенной

Осквернял развратом он.

Но, исправясь понемногу,

Он загладил свой позор,

И теперь он – слава богу —

Только что картёжный вор.

Толстой и в самом деле был азартным картёжником, послужившим прототипом героям самого Пушкина (Зарецкий), Грибоедова (Репетилов) и Л. Толстого (Долохов), и давшим Пушкину следующий повод для приведённой выше эпиграммы.

Где-то в Москве Пушкин встретился с Толстым за карточным столом. Была игра. Толстой передёрнул. Пушкин заметил ему это.