Левая сторона души. Из тайной жизни русских гениев

Япишки нет. После обеда ничего не делал…

29 июня…

…Натощак пишется лучше. После ужина ходил по всем девкам и везде неудачно. Завтра писать от утра до вечера и употребить все средства, чтобы иметь девку.

30 июня…

Встал рано, писал мало. Опять сомнения и лень… Завтра рано утром обе девки: сходить к Федосье и Саламаниде. Писать как обыкновенно назначено: до обеда «Отрочество», после обеда «Кавказского офицера».

2 июля 1853 г.

…Саламанида уехала совсем, а Федосья, в которую я как будто влюблён, не соглашается под предлогом, что я уезжаю… Завтра пересилить свой стыд и решительно действовать насчёт Федосьи… Писать «Отрочество» утро и вечер…

О Саламаниде в дневниках больше ни слова. Далее начинается история с Федосьей. Саламанида, как считают, это и есть та молодая казачка, с которой написана в повести «Казаки» замечательная Марьяна. Образ удивительный и как он не совпадает с тем, который очерчен в дневниках. Вот я и говорю, образ идеальной любви у Толстого всегда высосан из пальца, но как это всё-таки великолепно и похоже на то, что могло быть на самом деле. Как это лучше того, что бывает в жизни… И мы догадываемся, чего хотел Толстой в сумятице пропащих молодых своих лет.

3 июля…

Получил письмо от Николеньки и Управляющего. Зовут в Пятигорск. Кажется поеду, однако это решит Федосья, которая уехала в Кизляр. Завтра писать, писать и писать «Отрочество», которое начинает складываться хорошо.

4 июля…

…Завтра писать «Отрочество». Арслан Хан приехал и мы едем, кажется, на днях, – однако всё решит Федосья…

5 июля…

Встал поздно, писал хорошо, но мало… Завтра писать «Отрочество». Ничего не говорил с Федосьей, несмотря на представившиеся случаи. У неё рожа разбита…

6 июля…

…Завтра: писать «Отрочество» и решить во что бы то ни стало дело с Федосьей.

7 июля…

Утром писал, но дурно, невнимательно, и мыслей было много, но пустые. Всё-таки понемногу подвигался. После обеда ходил на охоту и пил очень много; но держал себя хорошо… Завтра писать и непременно решить дело с Федосьей. Я не еду в Пятигорск…

Восьмого июля про Федосью в дневнике ни слова. Видно, дело сделалось. Пятнадцатого июля Толстой уже в Пятигорске.

15 июля 1853 г.

…Вчера соблазнился на красавицу Цыганку; но Бог спас меня.

31 июля…

Ничего не делал, был на ярмарке, купил лошадь за 24 целковых в садном, спал, опять был на ярмарке, ходил по бульвару и водил девку в Ермоловские ванны. Похоже на то, что заболею. Завтра променять лошадь и ехать в Железноводск.

25 целковых за лошадь.

1, 30 – девка.

1 – извозчики.

0,70 – мелочи.

Что ж, даже из такого рискованного перечисления, должна всё-таки следовать какая-то мораль. Из того, что Толстой называл грехами молодости, из того, чем терзалась всю жизнь великая его душа, вышло, по крайней мере, три великолепных результата – роман «Воскресенье», повести «Дьявол» и «Казаки». О последней я думаю так, что напиши Толстой лишь её одну, и он только этим остался бы крупною величиной в русской литературе. И вот к чему я всё-таки склоняюсь – если бы из каждого нашего греха рождалось хотя бы по одной бессмертной вещи, будь то книга, фильм или живописное полотно – грехи, хоть и не так часто, а надо бы совершать…

Вечный полумрак: искушение нечистой силой

В феврале 1909 года со Львом Толстым произошёл случай, который в общей атмосфере тех дней показался ему исключительным и тревожным, исполненным тайного смысла. Из-под лопнувшей обшивки его рабочего кресла выпала рукопись его давнего рассказа. «Дьявол» было название рукописи. Она пролежала замурованной под обшивкой кресла двадцать лет.

Долгой жизни Толстого оставалось двадцать месяцев. Драма её к тому времени определилась окончательно. Семейное счастье не состоялось. Его искания никого, кроме кучки «толстовцев», к которым он уже давно относился подозрительно, не убеждали. Он болезненно реагировал на слово «фарисей», которым всё чащё определяли его частную жизнь. Но возразить на это не мог. Он знал, что жил не так, как уговаривал жить других. За ним оставалась громадная слава писателя, но она не удовлетворяла его. Он определил себе место создателя новой религии, но люди продолжали верить Христу.

Этот «Дьявол», столь неожиданно освободившийся из двадцатилетнего заточения, тоже был делом неоконченным, сомнительным, мучившим его всю жизнь. Как и всё, что должно было остаться после него, он требовал завершения.

Может быть именно потому, что всё остальное поправить уже было невозможно, Толстой с особым, старческим, когда уже ясно, что это точно – последнее дело в жизни, упорством стал вчитываться, переделывать и совершенствовать этот свой рассказ.

И тут стоит обратить внимание вот на какое странное обстоятельство. Впрочем, лучше сказать не странное, а необычное, значительное. Рассказ этот самый длинный в творчестве Толстого. Вернее, не длинный, а долгий. Сюжет его он держал в голове, обкатывал в мыслях, излагал на бумаге, переписывал его, откладывал, переписывал снова, дописывал – целых пятьдесят лет.