Левентик

Мы поздоровались, будто только что увидели друг друга. Кружевные трусики грациозно скользили по её длинным ногам и плотно легли на округлую попку. Приталенные джинсы, бесформенной кучей сваленные у кровати, на Маше казались идеалом моды. Как ни пытался дочитать пьесу, взгляд уезжал на одевающуюся девушку. Маша могла стать «лицом» любой марки одежды. Вместо этого лежала в комнате с пропитым, поставившим крест на жизни, неудачником. Отложил пьесу в сторону и подошёл к Маше. Она надела лифчик и посмотрела мне в глаза.

— Ты великолепен в постели. Не сравнить с сельской шпаной…

— Этого больше не повторится…

— Не повторится. До следующего разочарования. Все мы одинаковые.

Ещё один холодный ангел. Её простодушная улыбка, скрывающая за собой расчётливый ум, напоминала Анину в раннем детстве. Все красавицы проходят собственную школу жизни. Жаль, что оказался виновником растления её души. Не противостоял системе, которой подчинялся со школьных лет. Маша позавтракала и собралась на учёбу. Сколько парней на факультете мечтают провести с ней ночь. Сколько глаз ловят её улыбку. Сколько онанистов мечтают о ней долгими зимними вечерами… А человек, которому она отдалась, не помнит подробностей ночи. Проклял гнилую жизнь. Маша накинула шубку и потянулась губками к моей щеке. Отстранился и дёрнул ручку двери. Девушка снисходительно улыбнулась и вышла на лестничную площадку.

На улице двадцать градусов ниже нуля. Из окна кажется, что воздух кристаллизуется, превращается в мелкие сверкающие песчинки. Выхожу из подъезда и воздух выбивает остатки похмелья. Мороз закрепляет холодильные установки в области бёдер. Кожу лица щиплет встречный поток. Перчатки не спасают пальцы. Вызываю лысого и через десять минут внедорожник останавливается у дома. Пунктуальность, граничащая с гениальностью. Сажусь на заднее сиденье. По радио гоняют попсовую песенку. Горилла в этот раз сидит на переднем сиденье и жуёт бутерброд. Запах картошки и колбасы. Наутро после спиртного любой запах кажется отвратительным. Закрываю нос перчаткой и смотрю в окно. Сотни прохожих спешат по отработанным невидимым каналам. Траншея жизни: из дома на работу, с работы в магазин и домой. Борозда ровная, выработанная годами. Хочется иметь такую борозду для себя. Не получается. Люди завидуют тем, чья жизнь выходит за рамки обыденности. Ступив на грань, траншея сбивается, становится неровной и залезает на траншеи других людей. Зачастую могущественных и опасных. Тогда возврата нет. И воспоминания о спокойной жизни уходят, будто сон…

Глава 27

Костя увеличил долг с четырёхсот тысяч до полумиллиона. С учётом издержек. Сжал зубы. Костя принёс номер банковского реквизита. Позвонил в банк, чтобы меня встретил нужный банкир. Перед уходом спросил, не передумал ли я с предложением постоянного найма. Издевается. После резкого отказа он насупился и ткнул в мою грудь телефоном.

— Переводи деньги и вали с глаз моих.

Внедорожник притормозил у высокого белого здания, похожего на огромный сталагмит. На пороге меня встретил лысый худой человек с вытянутым лицом и длинным, как у Буратино, носом. Он улыбнулся, оголив белые неровные зубы. Во рту скопилась слюна для плевка. Подошёл горилла и сжал протянутую в мою сторону руку. Нужным человеком оказался директор банка.

Оформив сделку на положенную сумму, покинул банк. Подставленное другу плечо стало причиной смерти хорошего человека. Необдуманные решения повлекли предательство и очередную затяжку на жизненном полотне.

Перевёл деньги на счет танинных родителей. Сказал Ксюше, чтобы она представила их как личные сбережения Тани. Ксюша удивилась столь щедрому «подарку» и прильнула к моей груди. Назвала наидобрейшим человеком. Когда она ушла, скорчил гримасу. Больше не останусь в городе ни на минуту.

В столицу приехал утром. На горизонте появились размытые очертания зарождающегося дня, а пар походил на тени уходящей ночи. На вокзале толпился народ, ожидая прибывающих и отправляя уезжающих. Меня никто не ждал. И никто не знал. В купе хорошенькая блондинка завела разговор. Вежливо дал понять, что не настроен разговаривать.

Людской поток вынес меня к станции метро. Прошёл через турникет к длинному эскалатору. Если наступит война, здесь все задохнутся. Подземелья смерти, иначе не назовёшь. Вышел в центре. Сотни туристов фотографировались на фоне национального достояния. Поймал такси и отправился на встречу. Театр им. Гольдберга. Никогда о нём не слышал. В фойе минут двадцать выяснял у старушки, где найти Красовского Дмитрия Павловича. Наконец сказали, что кабинет Красовского на третьем этаже под номером триста двенадцать. Обшарпанные коридоры и сыплющаяся со стен штукатурка не напоминали задворки театра. Запах сырости резал нос, а голубые, с тёмными подтёками, стены, походили на испорченное полотно художника. Вошёл в кабинет. За игрушечным столом сидел лилипут с длинными усами и большим, будто расплющенным, носом. Растянутый шерстяной кафтан не скрывал его чрезмерной полноты. Смотрел на мир Дмитрий Павлович через большие круглые очки.