Левиафан

К фильмам добавились книги о матриархате: «Матери и амазонки» Дайнера, Баховен, Энгельс, Мари Рено, Морган, «Происхождение любви и ненависти» Иана Сатти, Роберт Грейвс в лошадиных дозах: «Белая богиня», «Черная богиня», «Геркулес, мой товарищ по плаванию», «Смотри, как поднимается северный ветер». Она стала видеть в матриархате столько же смысла, сколько и в патриархате; преувеличенное почтение Хагбарда начинало казаться ей естественным. Она помешалась на власти. Призывы Хагбарда становились все более бурными и отчаянными. Однажды Сада и Мазоха привели в часовню, чтобы они исполнили демоническую музыку на тамтаме и древнегреческой флейте Пана; перед этим они все поели лепешек с гашишем. Впоследствии она не могла точно вспомнить, что тогда произошло – к ней обращался мужской голос, восклицавший: «Мать! Создательница! Повелительница! Приди ко мне! IW ERIS! Приди ко мне! IW ERIS! Приди ко мне! Ave, Discordia! Ave, Magna Mater! Venerandum, vente, ventel IWERIS ELANDROS! IW ERIS ELETTGOLIS! Ты, нерожденная и вечно рождающаяся! Ты, бессмертная и вечно умирающая! Приди ко мне Исидой, и Артемидой, и Афродитой, приди ко мне Еленой, Герой, особенно же приди Эридой!

Она купалась в каменном бассейне, когда он появился, и на его мантии была кровь убитого оленя и кроликов – Она произнесла слово, которое поразило Хагбарда, – пока он падал вперед, его руки превратились в копыта, на голове выросли оленьи рога – Его могли сожрать собаки, но это ее не волновало, она задыхалась от запаха гашиша в комнате, ее оглушал сумасшедший бой тамтама. Она рождалась из волн, гордая в своей наготе, верхом на меняющей цвет жемчужной пене. Он нес ее обратно в постель, бормоча: «Моя Госпожа, моя Госпожа». Когда он проносил ее мимо стенного шкафа и окна, она была заплаканной Ведьмой, бродившей вдоль берегов Нила в поисках кусков его пропавшего тела. Он нежно уложил ее голову на подушку.

– Мы почти все сделали, – сказал он. – Возможно, завтра ночью…

Они снова были в часовне, должно быть, прошел целый день, она сидела неподвижно в позе лотоса, выполняя пранаяму, а он танцевал и пел, и странная музыка флейты и тамтама воздействовала на каждый ее условный рефлекс, который подсказывал ей, что она не американка, а гречанка, не этой эпохи, а минувшей, не женщина, а богиня… Белый Свет проявился как серия оргазмов. Взрывались сверхновые звезды, и она почти ощущала тело света, отделяющееся от тела огня… когда через окно пробился солнечный свет, все трое печально сидели у ее постели, наблюдая за ней.

Ее первые слова были грубыми и сердитыми.

– Вот дерьмо. Неужели всегда будет так – белый эпилептический спазм и дыра во времени? И я никогда ничего не смогу вспомнить?

Хагбард рассмеялся.

– Надевая брюки, я натягиваю штанины по очереди, – сказал он, – и не тяну кукурузу за стебель, чтобы помочь ей расти.

– Засунь свой даосизм подальше и дай мне прямой ответ.

– Воспоминание – это всего лишь вопрос сглаживания переходов, – ответил он. – Да, ты вспомнишь. И сумеешь контролировать.

– Ты безумец, – устало произнесла она. – И затягиваешь меня в свою безумную вселенную. Не знаю, почему я по-прежнему тебя люблю.

– Мы его тоже любим, – охотно встрял Сад. – И тоже не знаем почему. Мы ведь даже не занимаемся с ним сексом.

Хагбард прикурил одну из своих вонючих сицилийских сигар.

– Ты считаешь, что я просто перенес в твое сознание мои галлюцинации, – сказал он. – Но все намного сложнее, гораздо сложнее. Эрида – это вечная возможность человеческой души. Она су– шествует совершенно независимо от твоего или моего сознания. И она – та самая возможность, с которой не могут справиться иллюминаты. То, что мы начали здесь прошлой ночью – занимаясь павловским кондиционированием, которое считается тоталитарным, и древней магией, которая считается всего лишь суеверием, – изменит ход истории и сделает наконец возможными реальную свободу и реальную разумность. Возможно, моя мечта безумна, но, если я заражу ею достаточное количество людей, она по определению станет разумной, ибо будет статистической нормой. Пока я программирую тебя – это лишь первый этап. На следующем этапе программировать себя должна ты сама.

– И он сказал правду, – промолвила Стелла. – Я стала самопрограммистом. Те три женщины, которых ты знаешь, были моими творениями. Во мне скрыты все возможности и все женщины, которыми я могла бы, так или иначе, стать, если бы гены и социальная среда были чуть-чуть иными. Нужны лишь небольшие корректировки в биограмме и логограмме.