Левиафан и Либерафан. Детектор патриотизма

— Как? Они не могли не взорваться, эти бомбы. Потому что в суверенных государствах, которые все без исключения стали развиваться как этнократические режимы, оказались довольно крупные русские общины. Там живут русские люди, у них менталитет примерно такой же, как у нас. Русский харьковчанин мало отличается от ставропольца, а русский эстонец от псковича. Поэтому сделать из них украинцев, как и из русских в Приднестровье сделать румын, — невозможно.

Напомню, наши либералы (где моя рогатка?) все 1990-е годы потакали утверждению этих этнократических режимов. Тогда у власти у нас были люди, называвшие Россию «Эта страна». Короче: «этастранцы». Мы содержали за счет дармовых нефти и газа националистов Украины, мы содержали за счет транзитов и различного рода транспортных услуг националистические режимы Прибалтики и так далее. Что, в Москве тогда не знали об эсэсовской ностальгии во Львове или Риге? И это делалось специально.

— Да ладно… Не может быть!

— Нет, не ладно! Люди, которые сидели в 1990-е годы в Кремле, считали, что «эту страну», эту «империю зла» они частично разрушили, а теперь ее нужно обложить по периметру враждебными режимами. Если бы с самого начала сказали, допустим, Прибалтике — не дадите избирательные права русским — не получите цветных металлов. А если бы Украине сказали: не прекратите морить людей своим «мовоязом», будете платить за газ, как Европа. И что? Не было бы никаких этнократических режимов. Рухнули бы. Я, кстати, писал об этом еще в 90-е, сейчас вышел двухтомник моих интервью, и вот если полистать первый том — там все написано. Когда-то нажим на русских должен был вызвать сопротивление. Вот и появились Приднестровье, Абхазия, теперь — Донбасс и Луганск. Кстати, я бы на месте прибалтов задумался: что лучше — кочевряжиться над «оккупантами» или жить в мире…

— И что — другого не было дано?

— Если бы Украина была федеративной, если бы русские в Одессе, в Харькове, в Донбассе, в Луганске могли спокойно говорить по-русски и праздновать 9 мая, любить Жукова, а не галицийского Бандеру, — эта страна могла бы просуществовать очень долго. Как, например, существует Бельгия, разноплеменная и разноязыкая. Как ни странно, наши «этастранцы», желая окоротить Россию, в конечном счете разбудили русское самосознание и в центре и на местах, привели к консолидации русского мира, который существовал, но по разные стороны границ и тихо… Началось сращивание разъятого русского мира. Этого не остановить. Даже Австрия была вынуждена превратиться в Австро-Венгрию. Уверен, такие же превращения ждут и Прибалтийские лимитрофы. Литовская Русь уже, кстати, была.

…И о риторике войны

— Некоторые писатели сетуют, что цензура поднимает голову в России… А вы как считаете? Вам кто-то запрещает писать, говорить, выступать?

— Мне нет. О наступлении цензуры говорят либералы, а они странные люди. Я наших либералов называю гормональными.

— Как?

— У них нет системы идей, совокупного взгляда на мир, а есть какое-то органическое неприятие «этой страны», непонимание ее интересов. Когда они были у власти в 90-е, цензура была, на НТВ Гусинского человеку с русским менталитетом и лицом вообще было не прорваться. Слово «патриот», если помните, было ругательным. В 1993 году после того, как я опубликовал единственную в центральной прессе статью против расстрела Белого дома — «Оппозиция умерла, да здравствует оппозиция!» — меня прикрыли везде, где можно и повыбрасывали из учебников, энциклопедий и так далее.

— Так я не про тогда, а про сейчас!

— Чтобы понять, есть ли цензура, надо «тогда» сравнить с «сейчас». Я, как главный редактор «Литературной газеты», с цензурой не сталкиваюсь, никто мне не говорит, что это надо печатать, а это — нет. В последний раз Чубайс жаловался главному акционеру, что ЛГ его щиплет. Но это было давно. Как писатель я и вообще цензуры не чувствую. Наоборот, просят: поострей, Михалыч! Да, наша информационная риторика стала жестче. Но это специфика войны. Мы находимся в состоянии войны информационной.