Левитан

Мне вспомнились многие споры с заключенными, в первое время общих комнат; спор из-за нервного напряжения, когда я еще не владел собой, — в то время, когда «никогда не знаешь, кто и когда тебе понадобится», и человек человеку может быть волком, а может стать спасителем: как постелешь, так и будешь спать.

В завершение — все эти поддавки со стукачами и провокаторами! Какой черт заставляет тебя говорить с ослом о Вийоне, чтобы потом через несколько месяцев комиссар спросил тебя, когда ты с неким Вийоном сидел во французской тюрьме.

Я размышлял иначе и о жизни под арестом (как должен был бы человек в каждый новый период своей жизни заново перечитать все книги, которые когда-то ему нравились). Я определил свою самую большую ошибку: когда я перебирал вереницу своих ближайших знакомых и друзей, меня осенило, что в большинстве случаев я позволял себя выбирать — вместо того, чтобы выбрать их самому.

Понятно, что я поставил вопрос и своей романтичности, которая вела меня к беспрестанному бунту по образу титанов и Байрона, а также к сатанизму, и все это развилось в манеру, которой отнюдь не были чужды жажда славы и гордыня сверхчеловека. Ницше: «Also sprach Zarathustra»[54]. Конечно, романтика индейцев в ранней юности, когда в воздухе еще реяли лоскутья флагов только что оставленных печальных «Weltleiden»[55] и «Weltschmerz»[56] Вертера. Романтика Тарзана. Скауты. Лермонтовский «Герой нашего времени». Арцибашевский «Санин». Дикий Запад. Беспрестанный спорт. Глотание книг по философии и психологии. Дон Жуан и Казанова.

Я скакал верхом с офицерами. Изучал Канта. Писал довольно странные для того времени романы. Боксировал. Путешествовал как разнорабочий, который трудом и смекалкой добывает необходимые деньги. Зимой я был инструктором по лыжам, летом — тренером по плаванью. Я насчитал семнадцать профессий. Женщины, женщины, женщины, первые для голой эротики, вторые для чувств, третьи в качестве трофеев. Учеба в университете. Три пребывания в Париже без паспорта. Лазанье по горам. Приблизительно так воспитывают принцев, чтобы им был знаком весь спектр человеческой деятельности.

Моя мать однажды сказала: «Ты должен был родиться не под нашей крышей, а у какого-нибудь богатого лорда». У меня были знакомые из всех слоев общества; если бы когда-нибудь я собрал их вместе, они ошарашено смотрели бы друг на друга — примитивные спортсмены и университетская профессура, офицеры и люмпены, поэты и атлеты, тарзаны и узкогрудые философы.

Для чего я себя воспитывал? Какую цель поставил перед собой? Или все это были лишь средства? Очень тяжелые и дорогие средства? И пустая растрата самого себя? Эти чертовы амбиции являются исключительно инструментами для изготовления некого человеческого индивидуума, который не сумеет использовать то, что, жертвуя, надрываясь и превозмогая самого себя, создал в себе лучшего?

Напейся и сдохни где-нибудь за углом! Эта планета пойдет к чертям когда-нибудь в будущем, которое (из-за относительности времени) весьма близко. И тогда все будет безразлично, все одинаково, поражение будет подобно победе. Все это является заполнением своего времени, отмеренного хрупкой человеческой скорлупе? Тогда — умны только те, кто на каждом шагу помнит об этом и не позволяет господствовать над собой чувству восторга — ни божественного, ни сатанинского.

В то время мне в руки случайно попал журнал, в котором были напечатаны кое-какие мои литературные опусы. Они показались мне слабыми, кое-где манера выражения меня просто разозлила. Это значит — что я развиваюсь дальше, что постоянно поднимаюсь вверх, расту. Куда? С какой целью? Все это я делаю, лишь борясь со смертью, — пытаюсь победить тех, кто хотел погубить меня? До тех пор, пока будет кому потирать руки, наблюдая за моими похоронами, я не хочу умирать, — сказал я два года назад. Для мести во мне нет места, мелкие цели меня не интересуют. Единственная месть — так я записал для себя — это собственный успех. Он может прийти только в той области, которой ты действительно владеешь. Значит — литература: но не вымышленная художественная мешанина, а запись самой жизни. Писать жизнь! Не оглядываясь на саму жизнь, обокрасть ад и рай и создавать произведения, которые будут расти, как трава.

Это удовлетворило меня лишь наполовину. В этом тоже есть доля романтики. Надо еще вычистить зеркало, где отражается собственное лицо! Надо еще изготовить линзы в очки, через которые я смотрю на мир! Но прежде всего надо отказаться от тщеславия. Потом уже — от мелких страстей, делающих человека зависимым и унижающих его в собственных глазах, сверлящих в нем дыры, где поселяются черви и жуки, гложущие, и глодающие, и разрушающие самообладание.