Кроме того, обобществив основные средства производства, арабские «левые» сохранили частную собственность на землю, провозгласив возможность достижения социальной справедливости без ликвидации частной собственности. Попытка ряда идеологов соединить общественный и частнопредпринимательский секторы, не ликвидируя последний, поставить его на службу первому, была продиктована в том числе и религиозными соображениями: ведь Коран, признавая индивидуальную собственность, закреплял таким образом имущественное неравенство. Поэтому теоретики «арабского социализма» выступали не за ликвидацию социальной дифференциации, а лишь за ограничение концентрации крупного («эксплуататорского») капитала и средств производства в руках немногих.[166] При этом отличие «эксплуататорского» капитала от «неэксплуататорского» из объяснений арабских теоретиков установить было достаточно трудно, эта часть теории не отличалось последовательностью и не была подкреплена достаточной аргументацией, зато позволяла трактовать социализм («соучастие») как сочетание государственного и частного капитала в экономическом развитии.
От арабских «левых» реформистов начала ХХ в. социалистов-государственников отличали установки на революцию и признание правомерности использования насилия при осуществлении социально-политических преобразований. На практике революции в арабских странах зачастую имели бланкистский характер военного переворота без непосредственного участия революционных масс, но при подчеркнутой роли авангардной элиты. Однако без участия широких слоев населения глобальная социальная и экономическая перестройка не представлялась возможной, поэтому «левым» требовалось создание идеологии, адекватной представлениям традиционного общества о политическом устройстве и одновременно способствующей легитимации власти. В политической культуре населения арабских стран преобладали коллективистские установки в виде приверженности в первую очередь таким ценностям, как семья, религиозная община, клан, которые обеспечивали человеку относительно высокий уровень социальной защищенности в соответствии с традиционным принципом справедливости. Эта приверженность, как правило, оказывалась выше лояльности государству, поэтому правящие элиты считали необходимым сохранение в своих политических доктринах эгалитаристской риторики. В то же время арабскому социуму была свойственна сакрализация власти, в племенном сознании это выражалось, прежде всего, в культе вождя. Созданные «левыми» политические системы имели определенные аналогии с племенной иерархией, в которой «всенародное» обсуждение нередко соседствовало с фактической властью вождя. Это во многом способствовало тому, что первая фаза независимого национального развития арабских стран проходила под знаменами харизматических лидеров, а наиболее широкое распространение получил авторитаризм.[167] Политики-социалисты (Г.А.Насер, А.Бен Бела, Х.Асад, С.Хусейн, Х.Бургиба и др.) претендовали на роль идейных и духовных вождей.
«Этатистский уклон» и стремление к укреплению президентской власти при серьезной роли партии или авангардной политической организации[168] в идеологиях социалистов-государственников стали фундаментом формирования нового типа правящих элит, отношения между которыми все больше определялись не идеологическими установками, а государственными интересами, что способствовало усилению изоляционистских настроений и гетерогенных тенденций в развитии арабских «левых взглядов». В свою очередь, теория государственного социализма трансформировалась в идеологическую доктрину государственно-бюрократической элиты, заинтересованной, прежде всего, в упрочнении собственной политической власти. Мифология «самоуправления» в большинстве случаев не подкреплялась реальными практическими шагами, а термин «народ» быстро превращался в ключевое идеологическое понятие межпартийной борьбы. Как и в Европе и России, основной причиной раскола «левого движения» в арабских странах стали тактические и стратегические разногласия – эволюцию идеологических концепций определяла исключительно практика.