Левый берег Стикса

Выехав за пределы пункта пропуска, «альфа» заковыляла по выбоинам, мимо длинной, почти километровой вереницы машин, стоящих в ожидании своей очереди. Кто из ожидавших спал в машинах, несмотря на рассвет и поднявшееся над горизонтом солнце, кто болтал с соседями, кто завтракал, разложив снедь на капотах машин. Очередь жила своей жизнью, своими надеждами. Она пахла немытыми несколько дней телами, дешевым одеколоном, жареной курицей и сухой колбасой. Это были остатки великой армии завоевателей — торговцев, наводнивших Европу в начале вольных девяностых, представители вымирающей профессии, презрительно называемой «челноками». Выжившие в этой гонке — уже не стояли у границы, в ожидании прохода. Они летали в Варшаву, Будапешт, Прагу и Стамбул, Бангкок и Пекин, Рим и Милан и в десятки других стран и городов, самолетами. И самолетами везли оттуда товары на миллионы долларов, заработанных по центу, по дайму, по квотеру на торговле польской бижутерией и косметикой, китайскими одноразовыми кроссовками, венгерским текстилем.

Эти миллионы долларов были нелегальны. Их никто и никогда не декларировал, но Костя знал о них наверняка. Его банк, как и многие другие, помогал пересылать эти деньги поставщикам товаров, за рубеж, минуя официальные рогатки и всевозможные препоны. Через систему встречных платежей Тоцкого, через «прогонные» схемы фирм, через фиктивные контракты. Здесь, в очереди, остались те, кто не успел вырасти. Или не захотел, наслаждаясь этим образом жизни. Или те, кто опоздал к «раздаче», и теперь силился догнать давно ушедший поезд.

«Альфу» трясло, Томаш ругался сквозь зубы по-польски, вдоль дороги валялся мусор, пластиковые бутылки. Чуть поодаль, стояли покосившие будочки лотков, прокаленные мангалы шашлычников, возле которых бродили собаки. Навстречу ехала телега, запряженная пегой, усталой лошадью. И Костя, глядя по сторонам, осознал, что приехал домой.

Голоса были хорошо слышны. Они доносились оттуда, где сосновый бор, именно бор, а не лес, переходил в смешанное редколесье, и мягкий, хвойный ковер из слежавшихся за десятки лет длинных, пожелтевших игл, превращался в весеннее разнотравье. Людей она не видела, но голоса раздавались достаточно отчетливо, отдельные слова можно было разобрать без труда.

Переход был тяжелым. На счастье, к болоту между озерами они подошли уже на рассвете. Перейти его в темноте было бы задачей невыполнимой. Под ногами хлюпало, пахло тиной и болотной водой. Диана не чувствовала рук, хотя Марк несколько раз нес Дашку, но ее вес был для него большим грузом. Скорость передвижения еще больше падала, и Диана, чуть передохнув, опять брала дочь на руки. Дашка проснулась, но еще не совсем отошла от воздействия лекарства и, то и дело, терла заспанные глазенки руками, и хныкала тихонечко, утыкаясь в мамино плечо.

Марик нашел нужную ему тропу, отыскав полуразрушенную кормушку для животных на краю широкой влажной низины, заросшей папоротником.

— Вот здесь, — он указал рукой направление. — Тогда в болото мы не заходим. Одно справа, другое — слева. Видишь осинник, мам? Нам через него. Ты как?

Диана, которая чувствовала себя так, как будто ее всю ночь топтали ногами, нашла в себе силы улыбнуться. Судя по всему, улыбка получилась так себе, неубедительной.

— Почти порядок. Давай остановимся. Я покормлю Дашку. И ты поешь.

Они уселись у самого осинника, так, на всякий случай, уж слишком сильно была разрыта земля возле старой кормушки — сюда приходила не одна кабанья семья, а встреча с кабанами в их планы не входила. Есть пришлось быстро. Над ними вилась целая туча комаров и мошки, голодной и кровожадной, не обращавшей внимания на репелленты.

После еды захотелось спать, несмотря на зудящие комариные укусы. Но надо было идти. Одежда Дианы и детей была в плачевном состоянии — грязная, изодранная ветками. Хуже всего было то, что от утреннего тумана и воды под ногами, все пропиталось влагой. Только ножки у Дашки оставались более-менее сухими. И у нее, и у сына — в кроссовках хлюпало, влажные джинсы липли к телу.

В довершению ко всему, уже подходя к перешейку, заросшему чахлым орешником и рахитичными осинами, Диана провалилась по пояс в ледяную жижу, прикрытую сверху плотными языками темно-зеленого мха. Дашка завизжала в голос, испугавшись стремительного падения, а Диана успела, скорее инстинктивно, чем осознанно, отбросить ее от себя. Ощущение было омерзительным, дна под ногами не чувствовалось, словно под водой плавал толстый слой желе. В первый момент она подумала, что продолжает погружаться, и едва не поддалась панике. Руки судорожно начали искать опору, но мох рвался, распадаясь на части, и она, задыхаясь от испуга и холода, ухватилась за протянутую Марком руку, как за соломинку. Болото мгновенно отпустило ее. На грудь бросилась рыдающая дочь, а Марик сидя рядом, гладил Дашку по спине. Место провала медленно затягивало ряской.