Читаем Лежу на полу, вся в крови полностью

Лежу на полу, вся в крови

— Все, kleine[25]. Идем.

Когда она понимает, что уже поздно, она приходит в ярость. Ее глаза — я боюсь их выражения, у нее такой острый взгляд.

— Я же просила подождать! — говорит она холодным и злым голосом, хватает меня за руку и тащит в туалет, где грубо сажает на горшок. Мне приходится сидеть на нем очень, очень долго, хотя это и абсолютно бессмысленно.

Я не могу больше выдавить из себя ни капли.

* * *

Энцо напрягся, готовясь встать, и я вжала голову ему в колени, чтобы удержать его.

— Мне нужно идти, — сказал он. — Перемена скоро закончится.

Он осторожно приподнял мою голову и встал, оставив меня лежать на диване. Я прижималась щекой к диванной подушке, еще теплой от его тела, и слушала, как он аккуратно обувается в прихожей, как открывает, а затем закрывает за собой входную дверь. И уходит.

Я целый день пролежала на диване, в своем шелковом халате, как гламурная фифа, скатившаяся на дно. Наблюдала за тем, как солнце опускается все ниже и ниже. Один раз, не помню точно когда, я встала, сходила за телефоном и позвонила на мамин мобильный. Автоответчик включился сразу же — скорее всего, телефон был полностью разряжен. Потом я позвонила в больницу, однако доктор Руус уже ушел домой. Наконец я набрала номер университета, где сначала мамин голос произнес «Вы позвонили Яне Мюллер», а потом включился другой, автоматический, который подхватил: «Абонент 34–56 в данный момент не доступен и сможет ответить на ваш звонок 30 апреля. Оставьте сообщение после…» Я бросила трубку.

Поморгала.

Ну что ж, получается, она связалась с университетом. Хороший знак, наверное, но я не могла себя заставить этому радоваться. Я просто машинально отметила, что, судя по всему, она все-таки собирается вернуться. 30 апреля. Через двенадцать дней.

Она связалась с университетом. Но не со мной.

Я вышла на балкон, вдохнула холодный, по-весеннему прозрачный воздух. Солнце садилось за деревья, и по ту сторону горизонта уже начало смеркаться. Из балконных ящиков торчали скелеты мертвых растений, переломанные коричневые ветки и маленький светло-зеленый стебелек, каким-то чудом переживший зиму. В старом цветочном горшке с завядшим черенком в слипшемся комке земли я насчитала двенадцать окурков. Интересно, это папина порция за выходные, или они копились несколько недель? Может быть, это на все готовая Дениз?

Как же больно, что никто со мной не связывается, никто не звонит. Ни мама, ни… Джастин. Я толком его не знала и все равно по нему скучала. Скучала по его медно-рыжим волосам, по голубым глазам. В голове пронеслись обрывки воспоминаний. Его выцветшие розовые брюки, его горячее дыхание у меня на шее.

Пинцеты и виски. Тимберлейк и лаймовый коктейль. Мои руки у него под свитером там, в лесу, напряженные под тяжестью каяка мускулы. Сырость, мох и еловые иглы. Его руки под моей ночной рубашкой у лестницы, мои лопатки, вжатые в пол, тяжесть его тела поверх моего. Запах светло-желтой резины, свидетельства его ответственности.

Я толком его не знала, но я по нему скучала. Я даже не была уверена, что влюблена, и все равно скучала.

Я по нему скучала.

Я прислонилась лбом к балконной решетке, оказавшейся совершенно ледяной. Я охладила ею лицо, прижимаясь по очереди щеками, ртом и подбородком.

Башня у Телефонплан снова сменила цвет, теперь ее окна светились яркой бирюзой, и она прямо и гордо, как большой восклицательный знак, возвышалась над Хагерстеном. У башни вроде был номер, на который можно позвонить и самому выбрать цвета для того или иного этажа, набрав соответствующую комбинацию кнопок. Какой-то арт-проект. Я позвонила в справочную, узнала номер и набрала его, в надежде хоть над чем-то получить власть. Хоть что-то изменить. Что-то большое.

Голос в трубке сообщил, что смешивая красный, синий и зеленый можно получить любые цвета, но я ничего не поняла. Как получить желтый? Я была почти одержима идеей добиться желтого. Звонила и звонила, смешивала и смешивала, башня светилась зеленым, и красным, и розовым, и сиреневым, но только не желтым. Не исключено, что кто-то еще звонил одновременно со мной, потому что цвета были не совсем теми, которые выбирала я. Я звонила снова и снова, нажимала на цифры, слушала сигналы в трубке, больше зеленого, 3–3–3, меньше синего, 4–4–4. Однако желтого у меня не получалось. Если бы только можно было убрать из зеленого синий, подумала я, но там не было возможности нажать на минус. Только плюс. В конце концов я остановилась на светло-розовом, ничего более приближенного к желтому у меня не вышло, и я решила этим удовлетвориться. Так и сказала себе:

— Удовлетворюсь этим, я же не сумасшедшая.

Услышав, как в замке поворачивается ключ, я положила трубку, вернулась в квартиру, тихонько, как кошка, прокралась в свою комнату и закрыла дверь.