Лезвие сна

— Я догадываюсь, о чем ты сейчас думаешь, — наконец продолжил художник, опуская взгляд. — Я ищу оправдание своей жестокости. Но во время приступов ярости я не контролирую свои поступки, я не принадлежу себе. Словно какое-то чудовище просыпается в моей душе, и мне остается только оплакивать то, что оно натворит. — Рашкин медленно поднялся на ноги. — Тебе лучше пойти домой. Хочешь, я вызову такси, или... может, тебе необходимо показаться врачу?

Иззи отрицательно покачала головой. Она чувствовала себя совершенно разбитой, и всё тело ныло от боли, но перенести осмотр врача и лишние вопросы ей было не по силам. Как она сумеет объяснить, что с ней произошло? Это будет так унизительно!

Рашкин сделал шаг в ее сторону, и девушка вздрогнула, но тот только поднял картину, уложил ее в рюкзак и застегнул пряжки. Когда художник приблизился еще на один шаг, она удержалась от дрожи и постаралась самостоятельно подняться с пола. Рашкин не предложил ей помощь. Он молча ждал, пока Иззи набросит пальто, потом протянул ей сумку.

— Этот... этот пейзаж, — произнесла Иззи.

— Пожалуйста, возьми его с собой. Он твой. В картине есть своеобразный шарм, надеюсь, она понравится твоей подруге.

Иззи кивнула.

— Спасибо, — сказала она, нерешительно помедлила, потом спросила: — Могу я задать вам личный вопрос?

— Конечно.

— Вам никогда не приходило в голову... обсудить с кем-то проблемы вашего характера? Может, доктор...

Она была почти уверена, что разразится следующий приступ ярости, но Рашкин только покачал головой.

— Посмотри на меня, — произнес он. — Я и внешне выгляжу как чудовище. Почему же внутри должен быть другим?

Иззи внимательно посмотрела на художника и с удивлением обнаружила, что продолжительное знакомство изменило ее первоначальное впечатление. Он больше не казался ей уродливым. Он был просто Рашкиным.

— Вовсе необязательно, — возразила она.

— Если ты действительно в этом уверена, я попробую.

— И вы примете помощь?

— Считай, что я пообещал, — кивнул Рашкин. — И спасибо тебе, Изабель.

— За что вы меня благодарите?

— За твое милосердие после всего, что я натворил.

— В таком случае, — сказала Иззи, — я буду продолжать приходить в студию.

— Не думаю, что это разумное решение. Доктор может оказаться бессилен, но даже если он поможет, нет никакой гарантии, что чудовище не будет вновь просыпаться, пока продолжается лечение.

— Если вы и впрямь намерены заняться собой, я тем более должна приходить. Я не могу позволить вам одному пройти через это.

Рашкин удивленно поднял брови.

— Ты так же благородна, как и талантлива, — сказал он.

На этот раз Иззи опустила голову, яркий румянец залил всё ее лицо.

— Я сегодня же позвоню своему врачу, — продолжал Рашкин. — Он направит меня к соответствующему специалисту. И всё же, я считаю, что мы должны расстаться хотя бы на несколько недель.

— Но...

Рашкин улыбнулся и погрозил ей пальцем:

— Ты слишком напряженно работала и заслуживаешь отдыха. Можешь вернуться после Нового года.

— С вами всё будет в порядке?

Рашкин кивнул:

— Если ты так в меня веришь, иначе и быть не может.

Следующий поступок Иззи изумил ее саму не меньше, чем Рашкина. Едва ли сознавая, что она делает, девушка шагнула вперед и поцеловала его в щеку.

— Счастливого Рождества, Винсент, — сказала она и скрылась за дверью.

II

Ньюфорд, май 1974-го

В пятницу вечером в закусочной Финни было шумно и многолюдно. В воздухе плавали клубы дыма, и не только от табака. На сцене группа из четырех человек под названием «Кулаки» наигрывала попурри из ирландских мелодий, и небольшая площадка для танцев была до отказа заполнена молодыми людьми, исполнявшими некоторое подобие рила. Своеобразная интерпретация ирландского степа сопровождалась громкими одобрительными криками.

Иззи присоединилась к Кэти и Джилли, сидевшим за одним из столиков у задней стены, и некоторое время они все вместе просто слушали музыку, поскольку разговаривать в таком шуме было совершенно невозможно. Только когда музыканты удалились на перерыв, девушки смогли расслышать друг друга. Получив от официантки заказанный кувшин пива, они начали спорить о преимуществах и недостатках обучения в университете Батлера по сравнению с уроками у одного из состоявшихся художников. Иззи, единственная из всех троих, попробовавшая оба варианта, неожиданно для себя стала развивать одну из теорий Рашкина, что вызвало обвинение в пропаганде элитарности со стороны обеих ее подруг.

— В этом заключается ошибочность утверждений Рашкина, — говорила Джилли. — Никто не может оценивать искусство. Не существует никаких надежных критериев. Когда ты обращаешься к своему сердцу и не кривишь душой, ты в результате получаешь истинный шедевр. Пусть он необязательно кажется шедевром всем остальным, но в него вложено самое лучшее. Я считаю, это справедливо для любого вида творчества.

— Аминь, — заключила Кэти.

— Но без надлежащего владения техникой у тебя нет возможности даже пользоваться инструментами.