Лезвия и кости (ЛП)

"Ты и ко мне не обращался!" выплюнул Донован.

Я кашлянул. "Может, и нет", — согласился я. "Я думал, что защищаю тебя от бремени, которое оставили после себя наши родители. Я не хотел, чтобы это бремя легло на твои плечи. Я хотел быть сильным для тебя".

"Я просто… я хотел брата", — сказал Донован. "А ты… ты никогда не хотел меня". Его кашель был слабым, тело боролось с дымом. "Я не понимаю. Она не семья".

"Она — единственная семья, о которой я забочусь", — огрызнулся я, крепче прижимая к себе Сиенну. "Она видит меня таким, какой я есть, Донован. А не как отражение твоих неудач. Ты настолько поглощен своей ненавистью ко мне, что лишил меня единственной хорошей вещи в моей жизни. И что теперь? Сжечь все дотла?" Я смотрел на нее, молясь, чтобы она была жива. "Я думал, что защищаю тебя. Я не знал, как вести себя после их смерти, и думал… ну, это неважно. Я вижу, что ошибался. И к тому времени для нас было уже слишком поздно".

Глаза Донована отчаянно искали что-то в моем лице. "Ты всегда будешь выбирать ее, а не меня, не так ли?"

Я отвернулся от него, на сердце было тяжело. "Нет никакого выбора", — сказал я. "Это всегда была она. Даже после всего, что ты с ней сделал… она все еще беспокоится о том, чтобы встать между нами. Она все еще заботится о тебе. О нас. Может быть… может быть, был шанс, но ты причинил ей боль. Ты был готов убить ее. И ты не сможешь вернуться после этого, Донован. Ты взрослый. Ты мог бы поговорить со мной. Но вместо этого ты играл в глупые игры и теперь получаешь свои глупые призы. Сиенна не виновата. Она ни в чем не виновата. Это моя вина, и она твоя. А ты слишком слеп, чтобы увидеть это. Ты даже не хочешь признать свою роль в этом. И это то, чего ты не понимаешь. Ты все еще дорог ей, но ты скорее хочешь увидеть, как она сгорит, чем признать, что я люблю ее".

"Ты не любишь ее", — слабо возразил Донован.

"Люблю", — подтвердил я. "Как только я смогу на ней жениться, я это сделаю. А ты… я не думаю, что ты будешь там, чтобы увидеть это".

"Ты оставляешь меня умирать?" Голос Донована был покорным, слабым отголоском того брата, которого я когда-то знал.

"Это постель, которую ты застелил, Донован", — сказал я, мой голос был холоден. "Ложись в нее. Я никому не помешаю спасти тебя… но в этот раз я этого делать не стану. Не после этого".

Отвернувшись от него, я вынес Сиенну из горящего дома, жара и дым окутывали нас, пока мы убегали. Единственное, что сейчас имело значение, — это ее безопасность и наше совместное будущее вдали от разрушений, которые учинил Донован.

Перемещение по горящей лестнице с Сиенной на руках было похоже на прохождение огненной полосы препятствий. Жара была удушающей, дым — слепящей, удушливой, грозящей захлестнуть нас обоих. Каждый шаг был борьбой с бушующим вокруг нас адом, пламя жадно лизало наши пятки.

Выйти на ночной воздух было все равно что возродиться из пепла. Прохлада внешнего мира резко контрастировала с адом, из которого мы только что выбрались. Я нес Сиенну прочь от горящего дома, каждый шаг подстегивался адреналином и непреодолимой потребностью видеть ее в безопасности.

Положив ее на траву, подальше от опасности, я проверил, нет ли признаков жизни. Ее грудь неглубоко вздымалась и опадала, что было небольшой милостью на фоне разрушений. Сирены становились громче с каждой секундой. Стоя на коленях рядом с ней и ожидая прибытия экстренных служб, я не мог не испытывать глубокого чувства облегчения от того, что она жива.

Я сразу же начал делать искусственное дыхание — автоматически сработали те навыки, которые я получил в рамках спортивной программы. Каждое сжатие, каждый вздох, который я ей делал, был мольбой о том, чтобы она вернулась ко мне. Мир вокруг меня померк, я полностью сосредоточился на бледном лице Сиенны, желая, чтобы она дышала, чтобы жила.

Наконец, спустя, казалось, целую вечность, Сиенна яростно закашлялась, ее тело дернулось, пытаясь выпустить дым из легких. Ее глаза открылись, во взгляде читались растерянность и страх. Она прошептала мое имя — слабый, хриплый звук, который был самым прекрасным из всех, что я когда-либо слышал.

"Я здесь, Сиенна", — заверил я ее, мой голос был густым от эмоций. "Ты в безопасности".

Я притянул ее к себе, обнимая. Потребность почувствовать ее, подтвердить, что она жива и реальна, была непреодолимой. Я держал ее так, словно она была самой дорогой вещью в мире.

Потому что так оно и было.

Ее тело дрожало — то ли от шока, то ли от холода, а может, и от того, и от другого. Я обернул вокруг нее свое пальто, пытаясь дать ей немного тепла и комфорта. Мерцающее пламя из дома отбрасывало на нас жуткий свет, но все, на чем я мог сосредоточиться, — это то, что Сиенна жива, здесь, в моих объятиях.