Лгунья

Плакал ли он, узнав о моей «смерти»? Что это за мужчина, которого легко довести до слез? Я всего дважды заставала его за этим занятием, и оба раза по моей вине, ему тогда было шестнадцать. Дважды на моих глазах он разразился неудержимыми, безыскусными слезами. Я не на шутку перепугалась. Глубина его чувств приводила меня в такое смятение, что мне делалось дурно. Я пыталась дотронуться до него, хотя бы к плечу прикоснуться, но он уклонялся. Я не знала, чем его успокоить. Не понимала, как можно так самозабвенно рыдать, и вместе с тем отвергать единственный источник утешения. Наверное, он считал, что раз я сама причинила ему боль, то вряд ли смогу помочь. Но мне, по той же самой причине, казалось, что кроме меня ему ничто не поможет. Так что мне ничего другого не оставалось, как совершать привычную церемонию: умолять о прощении и терпеливо сносить последующее за этим мягкое наказание. Бедный Тони: его чувства настолько сложнее моих! Мои-то намного проще. Порой мне кажется, что у меня вообще только одно. Да, иногда мне приходит в голову, что единственное чувство, которое я когда-либо испытывала — это страх. Это, конечно, чувство с довольно широким диапазоном: сюда входят любые твои ощущения от легкой тревоги до леденящего ужаса. Даже счастье — всего лишь временная передышка от страха.

Плохо другое: я не могла представить его без себя. У меня до сих пор было подозрение, что на самом деле я лежу сейчас на нашей двойной кровати в комнате на Бирчвуд-роуд и жду, когда он выйдет из ванной. Это, по крайней мере, казалось более вероятным, чем то, что я устроила маскарад в замке с башенками во Франции, присвоила имя другого человека и жду, когда жестокий тиран сознания ослабит хватку.

Однажды давным-давно, — я намеренно употребляю милые сердцу слова, которыми начинаются сказки, ибо это и есть сказка, — однажды давным-давно по поручению Тони я посетила компьютерный магазин в Стоке: ему понадобилась какая-то программа. Был невозможно жаркий день, один из тех, когда собственная кожа тебе не по размеру, когда плоть твоя кажется бледной, влажной и отталкивающей, когда из-за любой ерунды ты готова скрежетать зубами. Я чувствовала: ещё немного — и я просто умру. Я шла уже целую вечность, пытаясь отыскать этот чертов магазин. Тротуары были запружены фалангами медлительных девушек с распухшими ногами и влажными пятнами подмышками, и толпами молодых людей в рубашках с коротким рукавом, которые жевали чипсы и жадно пили баночное пиво.

Когда я наконец дотащилась до этого компьютерного магазина, парнишка, худой и белый, как лишенное хлорофилла растение, сообщил, что диска с нужной мне программой уже нет. Была, сказал он ломающимся голосом, но вчера продали последнюю. Вид у него был немного испуганный. Не знаю, что уж он обо мне подумал. Что я могла ему сделать-то? У меня не было сил даже шевельнуться. Даже слово сказать. Я чуть не сдохла от досады. Бледный, лишенный хлорофилла мальчик нервно поглядывал на меня. Я стояла столбом посреди магазина, неожиданно — и весьма обременительно — подавленная осознанием чудовищного, жестокого факта собственного существования. Должно быть, со стороны это странно — чтобы человек испытал такое посреди компьютерного магазина в Стоке, но, хоть и звучит это неправдоподобно, где-то же должно было настичь меня столь оригинальное открытие. И вот стою я на затоптанном ковре и думаю обо всех миллионах лет, когда меня не было на свете, и о том, как это замечательно — быть, и о тех грядущих миллионах лет, когда меня снова не будет, и едва не теряю сознание от ужаса, — ужаса оттого, что меня без моего согласия вытолкнули — вот он, результат бессмысленной катастрофы осознания — в жизнь, в непрерывную череду дурных предчувствий, непрерывный поток физических и эмоциональных ощущений, бесконечный поток изнурительных, бесформенных размышлений.

— Это невыносимо, — сказала я. — Совершенно невыносимо.

Должно быть, я произнесла это вслух, поскольку все, кто был в магазине, обернулись ко мне, а глаза лишенного хлорофилла растения в панике заметались.

И тут ко мне вышел мужчина в отутюженном костюме, сказал, что он менеджер, и спросил: у вас есть жалобы, мадам?

— Да, — сказала я. — Есть. У меня есть жалобы.

Он ужасно извинялся, — хотя катастрофа осознания вряд ли произошла по его вине, — и нес какую-то бессмысленную чушь о трудностях с поставками, о том, что он позвонит, как только они получат эту программу, а я только повторяла: «Это невыносимо. Это совершенно чудовищно», потому что ни о чем другом не могла думать.

Менеджер все больше огорчался.

— Простите, мадам, я все понимаю, но и вы должны нас понять, обидчиво сказал он, шея его пошла красными пятнами. Он обвинял меня в непонимании.