Ля Тортуга. От Аляски до Огненной Земли

На рынке также царили женщины и не было буквально ни одного мужчины. За мясо заплатил я, но дама-мясник меня полностью игнорировала, завернула кусок в банановый лист и отдала Элен и сверток, и сдачу. Я понял этот весьма недвусмысленный намек и решил подождать снаружи, пока Элен закончит покупки. Перешагнув через трехфутовую игуану, растянувшуюся на полу, я стал пробираться к выходу между корзинами гардений, роз, мешками ананасов, плодов папайи и манго. Выбравшись из здания рынка, я прислонился к одной из колонн, подпиравших крышу. Видно, я поступил правильно, так как тотчас же нашлась и компания. Ко мне шатаясь подошел молодой сапотек, протянул бутылку мутно-желтого меска-ля — перебродившего кактусового сока — и дружески настоял, чтобы я выпил. От первого же глотка у меня начался кашель и из глаз полились слезы: будь это расплавленный свинец, он жег бы не больше. Я не был в восторге от его выбора вина, но очень заинтересовался выбранной им темой нашей беседы. Он всячески прославлял достоинства матриархального строя в Теуинтепеке, и его точка зрения вкратце сводилась к следующему: «А, пускай себе женщины командуют. Они такие красивые и, наверное, толковей нас. Да к тому же их просто больше».

Когда мы с Элен ушли с рынка, я уже ничуть не удивился, увидев на центральной площади бронзовую статую женщины; ее, видно, воздвигли матери города в качестве постоянного напоминания мужчинам.

За Теуинтепеком дорога некоторое время опять бежала среди пальм и сахарного тростника, мимо побелевших соляных болот, и, когда мы снова свернули в глубь страны, земля, выжженная солнцем, стала соломенного цвета, а на горизонте колыхались волны горячего воздуха. От Мехико «Черепаха» катила на новых рессорах. Дополнительные листы помогали ей взбираться на кочки мягко, как танку; они же увеличили просвет между корпусом и дорогой, а это немаловажно, если нам придется повторить путь, проделанный в 1951 году.

Мексика хвасталась, что на ее территории магистральное шоссе идет от границы до границы. Гватемала утверждала то же самое, и все это была сущая правда, но обе магистрали не были связаны между собой. Оба шоссе касались мексикано-гватемальской границы с противоположных сторон горного хребта. Обычно, чтобы проехать в Гватемалу машиной, надо было преодолеть семьсот миль от Мехико до Арриаги по той самой дороге, по которой мы ехали сейчас, и там погрузить машину на товарный поезд. Отсюда железная дорога на протяжении ста пятидесяти миль шла вдоль южных склонов горного хребта до Тапачулы, где снова начиналась магистраль к югу, на Гватемалу.

В 1951 году у Арриаги мы впервые отступили от обычного маршрута. Вместо того чтобы погрузить свой джип на товарную платформу, мы проехали еще пятнадцать миль по узкой пыльной дороге в Тоналу, и здесь нам прямо сказали, что дальше пути нет. Мы сидели на краю Тоналы и разглядывали карту Чьяпаса, самого отсталого штата Мексики, а мимо по улице грохотали арбы, запряженные волами. Одна из них особенно привлекла наше внимание: старик возчик, видно, взвалил на нее все свое имущество да еще усадил поверх всю семью. Мы смотрели, как телега исчезает в густых переплетениях зарослей, и одна и та же мысль мелькнула у обоих: в Тапа-чулу можно проехать на арбе.

Окрыленные надеждой, мы поспешили за стариком по свежим бороздам в пыли и спросили его, куда ведет эта дорога.

— В Трес-Пикос, — ответил он.

Мы снова развернули карту. Трес-Пикос был первый же маленький городишко на железной дороге. Мы приободрились и продолжали свой путь. Вскоре выяснилось, что не надо спрашивать дорогу на Тапачулу: это слишком далеко. Мы ехали от деревушки к деревушке, интуитивно выбирая правильную из множества встречаемых дорог. Временами приходилось валить деревья, засыпать ямы и колеи, почти на руках перетаскивать джип через болота. В удушливые ночи, когда тучи москитов вились вокруг наших сеток, мы, слишком измученные, чтобы есть, забирались в кузов и засыпали под тяжелое сопение Дипы. От Тоналы до Тапачулы всего сто тридцать пять миль поездом, но во время первого путешествия мы потратили восемь невыносимо тяжких дней и проехали двести двадцать миль.