Лягушки

Пришлось одеться. Не сразу Ковригин сообразил, что одевается не для приседаний и шагов на месте, не для душа, не для буфета, а для выхода в дальнюю дорогу. Вот ведь как зарядила его энергией своих указаний девица Алина.

И чемодан его был собран для отъезда (или для побега, но сбегал-то он лицом сопровождающим) из Среднего Синежтура.

Руки его двигались сами по себе, но порой энергетика девицы Алины словно бы освобождала его от своих токов, и Ковригин застывал в стараниях вспомнить (и пережить) шахматно-лабиринтные удовольствия. Однако сознание его как бы уберегало Ковригина от особенно десертных подробностей и тем самым одаривало его натуру томлением.

На кой ему Москва! Но вдруг путешествие водяной дорогой от пристани Журино приведёт его вовсе не в Москву?

Ковригин запер номер, спустился на первый этаж в гостиничные сени. Алину он узнал не сразу. Слободская барышня приняла вид байкерши, была в чёрной коже и шлеме мотогонщика. Впрочем, вид её не вызывал ни у кого никаких недоумений. Алина взяла чемодан Ковригина, шепнула:

— Первый переулок направо. Имени Ворошилова. Телегу мою узнаете. Ждём вас ровно через час.

Чёрная спина за стеклом гостеприёмного портала утонула в туманной сырости синежтурского полдня.

"Вот тебе раз! Через час! — снова возмутился Ковригин. — Ещё и телега! Да и чего ожидать от строителей обозов? И ведь сам во всём виноват! Не проявил крепости духа, расползся в зыбкости чувств к взволновавшей его актрисе! К актрисе! Но ему ли не знать актрис!"

И душ принял, и в буфет зашёл, мало ли какое кормление ожидает его на речной посудине.

В час ровно Ковригин оказался в переулке имени Ворошилова и возле детской площадки (раньше как будто бы и не замечал в центре Синежтура ребятишек), увидел шлем Алины, жёлто-красный, с синими металлическими крыльями. Алина стояла рядом со сверкающим отделкой коньком-горбунком неизвестного для Ковригина происхождения, японского или штатского, впрочем, в мотоциклах он не разбирался, что "Ямаха", что "Харлей Дэвидсон" — ему было едино.

— Лучше бы и впрямь меня здесь ждала телега, — сказал Ковригин. — И трясти, небось, будет эта махина, и греметь с вытьём примется…

— Обижаете, Александр Андреевич, — укоризненно покачала головой Алина. — Для меня это художественное произведение, рождённое летать.

Ковригину было решительно указано на седло за спиной пилота. В коляске же тихо ожидала начала гонки пассажирка. Она сложила под ремешком шлема руки домиком и почтительным кивком приветствовала Ковригина. Из-под шлема на него взглянули раскосые глаза. "Ба, да это же вчерашняя китаянка! — подумал Ковригин. — Или японка…"

— Здравствуйте, Александр Андреевич, — глаза китаянки были лукавыми. — Вы не передумали?

— Не передумал, — твёрдо произнёс Ковригин.

— Ну, тогда, Алина, трогай! — распорядилась китаянка.

— С Богом! — прошептала Алина. И тронула.

Не любил Ковригин ездить на мотоциклах, в особенности седоком-заспинником. Тут же возникало унизительное желание вцепиться во что-то или в кого-то, будто в круг спасательный, и даже закрыть глаза. Но сейчас он сам был существом или средством, какое должно было гарантировать безопасность путешествия мечтательной и нежной особы и доставку этой самой особы в промежуточный пункт обитания её грёз. Ему бы нынче копьё в руки и медный таз на голову, Россинант уже гремел костями под ним.

Но допустят ли китаянку на военный аэродром, мелькнуло в нём соображение.

Какой аэродром? При чём аэродром? Их же везут на пристань Журино!

— Александр Андреевич, — сказала китаянка голосом Мнишек-Хмелёвой, впрочем, всё ещё нежно, — держитесь. Алина увлекается мото-фристайлом.

"Ничего себе! — подумал Ковригин. — А когда она будет спускаться с холма к пристани Журино, не придёт ли ей в голову взять, да и перелететь на южный низовой берег? Но может, там и находится в укрытии аэродром?

И сразу понял, что в мыслях о крутизне спуска от верхней улицы посёлка, прижавшейся к Оранжерее и Западной башне замка, возобновились в нём ощущения полного совмещения его чувств и чувств его отца, и будто бы он, Ковригин Саша, летел когда-то зимой на санках по спуску к пристани и ударился о какой-то столб, ходил недели с синяками и бинтами на лбу.

Чур! Чур меня!

А движение мото-фристайльной Алины с громыханиями её телеги совершенно не обеспокоило послеобеденных жителей Синежтура, даже и не вызвало их внимания и тем более оскорбительных реплик, а главное — Ковригина не трясло и не сбрасывало с седла.

По желанию Алины (бери её каскадёром в фильм с небедным бюджетом) её телегу занесло на привокзальную площадь имени Каменной Бабы, Алина изловчилась повернуться к Ковригину, сунула ему в руку монеты бледного металла и прокричала: "Швырните ей в наилучшие места, и вы ещё раз побываете в Синежтуре со сверканием меди!". Было совершено четыре со сменой скоростей и углов объезда Каменной Бабы, и наконец Ковригин метателем сумел угодить Каллипиге монетой именно в мраморный зад.