Лягушки

— Нынешний случай — весь игра. Для вас, возможно, чрезвычайно серьёзная игра, для меня — подыгрыш, надеюсь, дающий повод для развлечения. Я человек увлекающийся и, мягко сказать, не идеальный. Часто и неразумный. Сюжет и правила вашей игры, с преображениями в китаянку в частности, мне неизвестны. Если пожелаете, объявите мне о них, если не пожелаете, ну и ладно. Сам выстрою догадки. Если вас устраивает мое предложение завтра же отправиться в ЗАГС, а у вас, как я понял, возникла необходимость немедленно решить формальности, то завтра и отправимся. Тем более что штампы в паспортах нам в Москве поставят не раньше, чем через полтора месяца. А потом начнутся тяготы с пропиской. Другие варианты, то есть варианты с другими женихами, так их назовём, ещё более затянут дело. Или необходимость в поспешности ваших действий отпала?

— Нет, не отпала, — сказала Хмелёва.

— Ну и отправимся завтра с заявлением…

— Это вы не ради меня… — печально произнесла Хмелёва.

— Что значит, не ради вас? — удивился Ковригин.

— Это вы из-за неё…

— Из-за кого?

— Из-за сестры своей Антонины… Она вам дорога, но что-то между вами происходит, вот вы и разыграли перед ней номер с обязательностью женитьбы на беременной женщине… А вы ведь ещё час назад и не помышляли о какой-либо женитьбе, то есть о собственной несвободе, да ещё и с хлопотами о прописке чужого человека на своей суверенной территории, вы лишь обещали, возможно без всякой охоты, способствовать моей затее… И вдруг такой поворот… Конечно, эта женщина, дизайнерша, вас раздражала и подзуживала, бестактная, с амбициями, вам неприятная и неизвестно кто при вашей сестре…

— Вы, Лена, наблюдательны, — сказал Ковригин.

— Многие из артистов, на радость режиссёрам и администрации, глупы или глуповаты, — сказала Хмелёва, — но в наблюдательности нам не откажешь.

— И что же вас теперь опечалило?

— То, что вы ввели в заблуждение сестру. То, что вы сами находитесь сейчас в сомнениях, как бы от меня отвязаться, не потеряв при этом лица.

— Ну, это мои дела, — хмуро сказал Ковригин.

— Не только ваши, Александр Андреевич, — покачала головой Хмелёва, — но и мои…

— Вот что, Лена, — сказал Ковригин, — нам надо всё же перейти на "ты". А то получается, что мы дурачили людей, или сами дурачились, а когда они ушли, между нами возникла дистанция холодного расчёта. А во мне, поверьте… а во мне, поверь, нет сейчас холодного расчёта. Сплошная житейская импровизация. И нет корысти. Какие тут могут быть корысти!

— А во мне, Саша, — сказала Хмелёва, — есть и расчёт, и корысть, но нынче они в наших с тобой отношениях на глубоком дне Тускароровой впадины, или какие там ещё есть бездны в Тихом океане, и пусть они там и останутся. Хотя бы сегодня и завтра. Но мне неловко, стыдно даже, подлой я себя готова признать из-за того, что вынуждаю тебя к поступкам мушкетерским. И давай договоримся: я приму только те твои решения, какие будут для тебя искренними и приятными. И уж, конечно, не опасными.

— Первое такое искреннее решение, — сказал Ковригин, — созрело столетие назад. Немедленно отправиться ужинать. А там посмотрим…