Лягушки

— Нет, нет! — заверил Ковригин. — Задумался. Черёмухи всегда было много на берегах Реки.

— На подносе нет никаких примет присутствия рядом большой реки, — вступила в разговор Антонова.

— Надо всё же собирать краеведов, — сказал Ковригин.

— Не надо собирать краеведов, — выдержав паузу, а может быть, и не выдержав, а утихомирив в себе растерянность, произнёс Острецов. — Во-первых, они спят и не обо всём им следует знать. А во-вторых, вы, Александр Андреевич, начинаете что-то существенное вспоминать. Конечно, можно сейчас же отправиться в музей, поднять храпящих ночных сторожей и усесться на стулья перед черемуховым подносом. Но не надо.

— Хозяин — барин, — сказал Ковригин.

— Вы не деликатны, Александр Андреевич, — с укоризной произнёс Острецов.

— Не деликатен, — согласился Ковригин. — Тем более что вы мне не хозяин. Просто вы просили поспешать. И не допустить, чтобы актрису Хмелёву уморили. За тем я и сорвался из Москвы. Но ваша игра мне надоела. Завтра же я отправлюсь в Москву.

— Никуда вы не отправитесь, — резко сказал Острецов. — Для вас важна судьба Хмелёвой, и вы желаете её спасти. Во-вторых, вы уже были некогда в Черёмуховой пасти, и вас тянет там побывать снова. И уж точно увидеть её в музее.

В восемь утра Ковригин поспешил в городской музей. Удивил кассиршу и охранителей искусств. Джоконда в Лувре. И при толпе — все с ней один на один. А тут он и впрямь был один на один с Черёмуховой пастью. Слово "поднос" исчезло из его сознания.

Черёмуховые заросли были весёлые, весенние, звенящие.

Но из-под земли чёрным пятном к ним подбиралась печаль.

Вспомнился холодный день, с мокрым, кажется, снегом, да, именно с мокрым снежком, убивающим цвет, превращающим живопись в чёрно-белую графику, когда Юрка Шеленков привёл их к незнакомым черёмуховым зарослям (это было уже после похода по песчаному берегу Реки, напугавшему матерей) и сказал: "Поглядите, какой здесь танец!" Севка помолчал и молвил важно: "Где же тут танец! Это какая-то черёмуховая пасть!"

А потом Юрка не раз с лукаво-вороватым свечением глаз раззадоривал приятелей у костерка (жарили рыбу из воронок) рассказом о том, как открыл в Черёмуховой пасти подземный ход (отвалил какой-то камень, и под ним — ход), как пролез вниз, видел в нишах скелеты, но без факела далеко пройти не мог, и надо искать клады, готовиться к походу серьёзно, пока же никому ни-ни…

А потом…

Тут присланный Острецовым джип повёз его в Журино.

— Хороший поднос, — сказал Ковригин. — И смотрится в своём приделе замечательно.

— Николай Селиванов, — кивнула Антонова, — один из лучших синежтурских мастеров лаковой живописи. Купцы подносили его работы заезжим чиновникам.

— В годы Наполеона он жил? — спросил Ковригин.

— Да. Он был молод, но уже сложился как мастер. Между прочим, в двенадцатом году он был в Москве, каким-то подмастерьем у Репниных.

— У Репниных? — спросил Ковригин.

— Потом его привезли сюда, у Репниных здесь были рудник и заводик…

— Интересно, — пробормотал Ковригин. — Интересно… А что на подносе за воздушный корабль?

Вера Алексеевна пожала плечами.

— Всё это, Александр Андреевич, действительно интересно, — сказал Острецов. — Но у нас — цейтнот… Каковы ваши догадки, Александр Андреевич?

— Записки отца я не перечитывал, — сказал Ковригин. — Но кое-что вспомнил. Однако где эта Черёмуховая пасть? Знаю только, что она не на берегу Реки. Скорее всего, к северу от усадьбы. Видимо, в свои зрелые годы отец всё же возвращался в Журино, но отыскать эту пасть не смог. Но они что-то там открыли, куда-то спускались. То есть открыл наш заводила Юрка, а название пришло в голову самому младшему из нас — Севке. Возможно, это место называют и иначе. Но над подносом-то стоят слова — "Черёмуховая пасть".

— Опять вы и ваш отец — одно лицо! — воскликнул Острецов. — Я рад этому! Вы искали клад? И открыли подземный ход. Или провал в пасть.

— Возможно, — сказал Ковригин.

— Афанасий! — крикнул Острецов.

Сейчас же возник Афанасий Банников, готовый на подвиги.

— Вольно, — великодушно пошутил Острецов и потратил три минуты на вышёптывание указаний экстренного характера. Афанасий выслушал шефа и степенно удалился совершать дела.

Через полчаса Афанасий вернулся, протянул Острецову листок бумаги, сказал:

— Сведения от Уколова.

— О-о! — оживился Острецов, то ли заранее радуясь сведениям от Уколова, то ли просто удачному выбору поисковиков.