Лягушки

И Ковригин рассказал. О чём-то и во второй раз. О своём молодечестве. Или о своём пижонстве и бахвальстве. О своём авантюрном путешествии с Еленой Хмелёвой в Москву с обещаниями взлетевшего в мокрые облака хотя бы синежтурской славы. О предбрачной ночи и утренних хождениях по казённым домам с моментальными печатями и административными решениями.

— Так что, — сказала Свиридова, — Хмелёва твоя жена?

— Жена мне ты, — сказал Ковригин. — Твоё право оценивать мой предбрачный поступок, всё же тогда я, пусть и на несколько дней, был увлечён исполнившей мой текст актрисой. Теперь она для меня лишь фамилия в театральной программке.

— Погоди, но её фамилия осталась в твоём паспорте? Так, что ли?

— Теперь послушай ещё об одной даме. Наберись терпения. А потом решишь, как тебе быть со мной.

— Хорошо, вытерплю, — сказала Свиридова, уже мрачная.

И Ковригин рассказал о Лоренце Козимовне Шинэль, курьерше, в середине лета доставившей ему вёрстку статьи о костяных пороховницах, о разговорах с ней, не умолчал и о ночи под внезапно налетевшей на урочище Зыкеево ливневой тучей.

— Ну и ходок ты, Ковригин, — заявила Свиридова. — То есть и ходить тебе даже не приходится. К тебе прилетают женские тела.

— Я был тогда холостяк, — сказал Ковригин.

— Да будь и сейчас кем хочешь! — сказала Свиридова. — Я не требую от тебя оправданий. Так при чём здесь курьерша Лоренца Козимовна Шинэль?

— Она и потом, без всяких просьб на то, продолжала участвовать в моей жизни. В частности, в ускорении наших с Хмелёвой загсовых движений. Я так полагаю. Из бахвальства, дурости я объявил Хмелёвой, что завтра же распишусь с ней. Фиктивно, понятно. Ей отчего-то нетерпелось стать москвичкой. И всё свершилось за день. А мы даже и заявлений не подавали. Потом, когда Острецов начал розыски, из всех моих бумаг фамилия Хмелёвой пропала. Были и другие случаи. Я оказался в Синежтуре, а в Москве якобы литературный секретарь Лоренца Козимовна Шинэль оформила мои права на пьесу "Веселие царицы московской".

— И что? — сказала Свиридова. — К чему ты клонишь?

— А к тому, что на днях Петя Дувакин пытался нагнать на меня если не страх, то хотя бы серьёзную озабоченность. По его мнению, Блинов сейчас при средствах и под чьим-то покровительством. И Петя не исключает, что с помощью Лоренцы Блинов сможет возвратить на место мои подписи, и я вернусь в мужья Хмелёвой.

Ковригин замолчал. Молчала и Свиридова.

— Так, — сказала, наконец, Свиридова. — Ты любишь меня или нет?

— Люблю.

— Ты видишь нас вместе в будущем?

— Без тебя я подохну с тоски… Кстати, забыл сказать, Хмелёва оставила мне записки, и среди них согласие на немедленный развод со мной, коли пожелаю… И более я её не видел.

— Это мне известно, — сказала Свиридова. — А с Древесновой ты в ЗАГС не ходил?

— Нет, — поставленным в угол детсадовцем произнёс Ковригин. Стоял он в углу в серых постыдных чулках и в штанишках до колен, на проймах.

— Совсем затравили детишку, — рассмеялась Свиридова. — Похоже, ты желаешь пристроиться ко мне сыночком, телёнком ласковым. Согласна и на сыночка, хватит на нас двоих одной деловой бабы… Кончили с шутками. Если мы любим друг друга, то что нам бумажки и чьи-то претензии? Во-первых, до какого-нибудь важного события можно будет существовать и в так называемом гражданском браке…

— Какого важного события? — спросил Ковригин. И хотя предполагал, каким будет ответ, ждал этого ответа.

— Ну, предположим, я забеременею, — сказала Свиридова. — Погоди, погоди, не лапай меня! Послушай дальше. Завтра же или в ближайшие дни сходи в ЗАГС и выясни, есть ли у тебя жена и, если есть, в ЗАГСе же напиши заявление о разводе. И отыщи-ка любезную Лоренцу Козимовну. Мне надо поговорить с ней.

— Где же я её отыщу и как? — сказал Ковригин.

— Подумай, где и как.

— Да, ещё про одно не успел тебе сказать, — вспомнил Ковригин. — Был я в Новодевичьем. Стены голые, их побелили, а возле поставили милиционеров.

— Ну и ладно, — сказала Свиридова, — нам сейчас не до Софьи. Ты меня заморозил своими недоумениями. Теперь же обогревай! Сейчас же за мной и под одеяло!

Входя в тело Натальи, чтобы составить с ней единое существо, Ковригин не мог не прошептать:

— Наташенька, я понимаю теперь Васю Караваева и готов писать тебе сонеты…

— В переводе Щепкиной-Куперник, — рассмеялась Свиридова.

И сейчас же слова расплавились и превратились в звуки.

66

Следующий день вышел ленивым.

Хотя Свиридова и теребила Ковригина призывами к действиям, даже и к подвигам, напоминала о необходимости скорейшего посещения ЗАГСа и Авторского Общества, но это так, по привычке деятельной женщины, на самом же деле удовольствия уединения не отпускали их и, несомненно, помогали радостному и, возможно, долговременному слиянию тел и натур.