Лягушки

К его радости, Свиридова к столику не направилась, а всё с тем же высокоответственным видом, начальницей, отчасти раздосадованной, повела спутников к делам.

Об их делах суждение можно было вывести из вопроса Натали: "А ты-то что здесь делаешь?" То есть они-то при делах, возможно, вынужденно-скучных (отсюда и досады), а он что здесь? Если же на самом деле сегодня предполагались какие-то просмотры, то почему бы и не использовать в просмотровых комиссиях заезжих знаменитостей, каждого с охапкой званий, премий и поздравительных телеграмм президентов, зачитанных на публике или запечённых в кожаных папках. А он-то, Ковригин, позволил себе расшутиться по поводу "Золотых масок"!

Ковригин загрустил.

Но сейчас же возникло и ещё одно суждение. "Привет, Караваев!" — было произнесено. Значит, он всё ещё Караваев. А для трёх других звёзд театра и кино, судя по тому, что они даже и мычанием не соизволили поприветствовать Ковригина, он был тип несущественно-неизвестный, стеклянный человек. То есть можно было посчитать, что Натали о вчерашних встречах с ним, а главное, о своём ночном визите к свежему белью сочинителя сонетов, не помнила, лишь держала в голове пузырно-мыльное воспоминание о чьей-то восторженно-пажеской любви к ней.

"Ну, и прекрасно! Ну, и слава Богу!" — обрадовался Ковригин.

Из буфета следовало убираться. Сидел он здесь на виду, а на спектакль могли понаехать и знакомцы, вести с какими разговоры не было сегодня потребности. Да и дневное желание напиться сейчас вконец пропало, а искушения на буфетных стойках оставались. Впрочем, а куда до звонков он мог убраться из освоенного им буфета? К фотографиям актеров? Рановато. Пока не тянуло. Или — в другие буфеты? Но там, особенно в фойе первого этажа, было многолюднее, шумнее и, судя по нарядам, общалась теперь синежтурская элита и важные гости. И что же, среди них, что ли, фланировать теперь проезжим из Сыктывкара в Оренбург инкогнито? Или хотя бы доведённым до написания сонетов Василием Караваевым? Смешно. И Ковригин остался вблизи буфетчика, сообщившего ему школьно-подушечный рецепт коньяка. И опять вспомнил пожарника Вылегжанина. Тот ведь патриотом театра описывал "Маринкины башни" здешних буфетов. И действительно, при высоких потолках бывшего Дворца Культуры все буфеты и бары были здесь накрыты башнями с шатрами. На коломенскую "Маринкину" башню они никак не походили. Ясно, что для их устройства пошло дерево. Это логично. Но дело было не в материале. Ездить в Коломну дизайнер, видимо, не посчитал нужным. Зачем ездить, если и в Синежтуре есть две собственные башни. Их элементы и помогли дизайнеру украсить места антрактовых удовольствий горожан. И верещагинские куранты не были при этом забыты.

— Как называется ваша башня? — спросил Ковригин.

— Маринкина, — сказал буфетчик. — Знаменитая Маринкина…

"Интересно, каким выйдет сверкание меди?" — задумался Ковригин.

— А вы программу почитайте, — посоветовал буфетчик. — Там описано…

"Действительно, я же про программку-то забыл при коньяке-то!" — сообразил Ковригин. И достал программу из кармана пиджака.

— А-а-а, у вас меленькая… — оценил буфетчик.

— А что, есть и большая? — обеспокоился Ковригин.

— Есть и большая…

"Купим и большую… А пока рассмотрим меленькую.." Ковригин заказал пятьдесят коньку и три шарика мороженого. Сел спиной к прогулочной тропе зрителей балкона, да и к самой буфетной стойке — у стойки возникли японцы, возможно, из тех, что гуляли нынче вблизи пруда и Плотины. Имелись в программке и Хмелёва, и Ярославцева. Возле их фамилий клевали бумагу карандашные галочки. Первый состав. Хмелёва играла нынче Марину, Ярославцева — её спутницу в российских приключениях Варвару Казановскую. Фамилию Древесновой Ковригин не отыскал. Персонажи, столбиком перечисленные в программке, Ковригину были знакомы. Многие из них вполне могли присутствовать в его, забытой автором, пьесе. Но некоторые исторические фамилии ради вольностей сочинителя Ковригин заменил или придумал вместе с текстами для них (об этом помнил всё же!), и присутствие их в программке подтверждало то, что синежтурский театр работал именно с его пьесой. Или — сотворял спектакль "Маринкина башня", как и утверждалось на афишных столбах, именно по пьесе А.А. Ковригина. Теперь Ковригину захотелось подойти к портретной галерее, рассмотреть повнимательнее лица Хмелёвой и Ярославцевой и пофантазировать о их натурах и способностях. Но его походу помешала дама пенсионных лет в фиолетово-бежевой униформе служителей театра. Она уже побеседовала с людьми в буфете и теперь направилась к Ковригину.

— Добрый вечер, молодой человек, — сказала дама. — Извините за вторжение в тишину вашей души…

— Тогда уж и в тишину моего разума, — сказал Ковригин.

— Ах, да, да! Души и разума… Да, да! — согласилась дама. — Вы ставки делать будете?

— На Хмелёву или на Ярославцеву, что ли? — спросил Ковригин на всякий случай.

Дама поглядела на него с неким удивлением. Или даже, Ковригину показалось, с испугом.