Лягушки

— Весь город взбудоражен, — выдохнул Мамин-Сибиряк.

— Не знаю я никакой Древесновой! — резко заявил Ковригин. — Ни здесь, ни в Москве. Просто я…

Ковригину захотелось рассказать историю своей сегодняшней глупости, но он замолк. Говорил Николай Макарович Белозёров, пытаясь нечто, явно несущественное, внушить Ковригину, а Ковригин слушал его в полуха, была бы возможность, и вовсе бы выключил звук. Рассматривал Николая Макаровича. Был Николай Макарович белобрыс, в молодые годы, видно, ходил кудряшом, таким — васильки в козырек кепки и гармонь в руки, теперь же, в свои сорок с лишком, он облысел, но голову не выбривал, имел локоны над висками, живостью светлокарих глаз и энергией повадок вызывал мысли о расторопном хозяйственном мужике, хитроване, удачливом в отношениях как с дамами (бабами), так и с дельцами всех сортов. Ему и в затеях с выгодами наверняка мыла много не требовалось, а в больницах сестры уколы делали без очереди. Собственное ли любопытство заставило его подсесть к Ковригину или же он был отправлен к нему дипломатом, Ковригин понять пока не мог.

— Нет никакой Древесновой! — рассмеялся Ковригин. — Это моя блажь и фантазия. Фантом! Я такой фамилии в жизни не слыхал!

— Тем не менее, — грустно сказал Николай Макарович, — этот ваш фантом три часа назад вписан в программу спектакля. Пусть и карандашом.

— То есть как? — растерялся Ковригин. — Я смотрел программку…

— У вас, видно, маленькая, — сказал Белозёров. — А она вписана в большие…

— Откуда?

— Оттуда! — сказал Белозёров. — И я до нынешнего дня не слыхал такой фамилии. Однако оказалось, что проживает в Синежтуре Полина Петровна Древеснова. Она то ли во вспомогательном составе театра крутилась. То ли летом играла с дачными любителями. Прямо как Нина Заречная. И вот три часа назад, неожиданно и для режиссёра, её ввели в спектакль. Причём дали чуть ли не четыре роли. Автор, изощрённый, наворотил ужас сколько персонажей, а режиссёр их не укоротил. И многие играют по пять ролей. Вот и никому неведомой Древесновой — подарок. Не все со словами, но роли, костюмы и фамилия в программах. Да ещё и при комиссиях! При экспертах.

— Три часа назад я спал, — задумался Ковригин.

— При чём тут ваши сны! — резко сказал Белозёров. — Вы объявили о своём решении поставить на Древеснову куда раньше!

Теперь замолк Белозёров. Возможно, посчитал, что тон разговора выходит невыгодным для утоления делового любопытства. Но, скорее всего, понял, что сболтнул лишнего, а открывать, каким манером добыты сведения о ставке на Древеснову, глупо, или он просто не имел на это права.

Ковригин же собрался сказать, что он и вовсе не намерен участвовать в каких-то дурацких ставках, тем более что ему неизвестны их смысл и цели, но убоялся, что Белозёров примется разъяснять эти смыслы и цели и он, Ковригин, вляпается в чужую и совершенно ненужную ему игру. Тут же вспомнил про гардеробный номерок и посчитал, что после спектакля (если досидит до конца) и решит, именно при незнании смыслов и целей, — выбрасывать ли ему оплаченный жетон или же опустить его, куда будет предложено.

— Вы собирались побывать в Журине? — спросил Белозёров.

— Да, — кивнул Ковригин, хотел было добавить: "Но при вас я об этом не говорил", однако сказал: — Я уже расписание автобусов посмотрел…

— Могу дать вам водителя и автомобиль, — сказал Белозёров. — Я в здешних палестинах заместитель градоначальника по автостоянкам и гаражам, особенно подземным…

И Белозёров одарил Ковригина визитной карточкой.

— Но если вы явитесь в Журино просто так, — сказал Белозёров, — вы сможете увидеть усадьбу и дворец лишь из-за забора. Забор, правда, красивый.

— То есть?

— А то и есть, — сказал Белозёров. — Журино — нынче частное владение. А владелец его — человек значительный и строгих правил. Попасть в усадьбу и уж тем более в помещения дворца можно только с его позволения. В особенности потому, что во многих залах и комнатах идут ремонты и перестройки ради романтических целей хозяина…

— Небось и подземные гаражи предусмотрены…

— Не без этого, — кивнул Белозёров.

— У меня журнальное удостоверение, — сказал Ковригин.

— Ему ваше удостоверение!.. — усмехнулся Белозёров. — Он им разве что… Впрочем, он эстет. Учился и в Сорбонне. Ну, ладно… Журналисты ему обрыдли. Обличают его в искажении исторической сущности здания. И, по его понятиям, вторгаются в интимную жизнь… Тут к нему как-нибудь по-человечески надо подъехать… Скажем, вот, мол, дед или отец были здесь в эвакуации, остались их записи и рассказы с интересными подробностями… Ведь могли быть у вас такой дед или отец?

Ковригин помрачнел.

— Подъезжать я ни к кому не намерен. Найду способы выполнить то, что мне надо. Не в первый раз…

— Вряд ли, — покачал головой Белозёров. — Вы не в Москве.

— И кто же этот влиятельный хозяин с романтическими целями?