Лягушки

— Давайте, — сказал Ковригин. — Только за удачу театра. Никакого моего успеха я не наблюдал.

— Ах, ах, ах, Сашенька, какой вы кокет, — покачала головой Долли. (А Ковригин почувствовал, что она встревожена. Не долгим ли отсутствием дознавателя по делу о пропаже сверкающей меди?) Долли сказала: — Да что было делать в спектакле без вашего текста этой гусарыне Хмелёвой?

Прозвучало как — этой "гусыне" Хмелёвой.

— Не одна лишь Хмелёва меня удивила, — сказал Ковригин. — Но и другие. И режиссёр, и Ярославцева, и Коляев, тот, что играл Заруцкого. И ещё… все фамилии не запомнил…

— Вас не покоробило Польское мясо? — спросила Вера.

— Я люблю Вахтангова, — сказал Ковригин. — И его "Турандот". Но если горожан позабавило лишь Польское мясо, то я тем более не имею отношения к успеху спектакля.

— Кокет, кокет! — снова обрадовалась Долли.

— Тише! — сказала Вера. — Градоначальник взял микрофон.

Градоначальник Михеев отвлёкся от любезностей с Натали Свиридовой, отчего-то пощелкал по микрофону и даже подул в него, будто, как в старые времена, был намерен сделать заявление на митинге и проверял, не испортили ли технику партийные враги, потом сказал:

— Наш город больше известен своими металлическими изделиями, словно бы бездушными и безжалостными. А зря. Нынче он снова, слава Богу (Михеев перекрестился), предъявил свету высокую духовность. Поздравляю всех с замечательным событием!

— Предлагаю Марину Юрьевну Мнишек, — тенорово выкрикнул некто от ближних к оратору столов, — объявить почётным гражданином Среднего Синежтура (посмертно) со всеми полагающимися благами и правами!

— Предложение неожиданное, — мягко и с пониманием чаяний избирателей улыбнулся городской Голова (именно так он значился в документах), — но мы его рассмотрим. Передайте обоснованные бумаги в законодательное собрание Синежтура. А теперь вернёмся к сегодняшнему событию. Всем, кто доставил радость городу, области и столичным гостям, будут вручены посильные бонусы. Заслужили! И вам, уважаемый Василий Наумович (поклон невысокому, с бородкой, явно взволнованному — руки дрожали — режиссёру Жемякину), и вам, любимые наши актёры, и, конечно, блистательному Юлию Валентиновичу Блинову, без которого не было бы нынешнего праздника! Именно он предоставил театру Верещагина право первой постановки пьесы!

— Виват! Виват! — вскричали за ближними к городскому Голове столами. — Виват!

И звоны хрусталя, стекла, а также металлических сосудов поддержали присуждение бонусов.

При криках "Виват!", заметил Ковригин, режиссёр Жемякин чуть ли не за спины соседей пожелал спрятаться, застеснялся. Зато блистательный Юлий Валентинович руки победно вскинул и был, похоже, готов лапищами своими медвежьими подхватить актрису Хмелёву и в небо её подбросить — вот, мол, главный мой или общий наш с вами бонус. Но не подбросил, рюмку поднял с белой жидкостью:

— Я с удовольствием приму бонус городской администрации. Но и с печалью. Конечно, многое в тексте произведено мною, но линии-то пьесы намечены моим другом и однокашником Сашей Ковригиным. Будь он теперь здесь, я непременно переадресовал бы ему и бонус, и ваши восторженные слова. Но, увы, его с нами нет. И всё же я предлагаю выпить сейчас за Александра Андреевича Ковригина. Не чокаясь.

Выпили не чокаясь. И в тишине. Будто была объявлена минута молчания.

— А мы с вами чокнемся, Сашенька! — рассмеялась Долли. — И будем жить долго-долго!

— Чтоб и вам хотелось! — рассмеялась и Вера.

А Ковригин не смог и улыбнуться. "Нет, постою ещё две минуты, — пообещал он себе, — и в "Лягушки"!"

И ведь знал, что двух минут ему будет мало, и понимал, что его удерживает в фуршетном застолье.

Тем временем городским Головой Михеевым была представлена публике дама из Министерства культуры федерального смысла Половодьева. Дама обликом была схожа с чиновницами фурцевских времен — тяжеловесная, широкозадая, но с голосом, повадками, макияжем и причёской нынешних деловых стерв. Хваткая нежность исходила из неё. Половодьева одобрила подъем региональных искусств, смутно-таинственное возрождение просвещённого меценатства и выразила надежду на то, что в ближайшие десятилетия в Землю не врежется астероид, а деятели культуры станут жить не хуже футболистов. Всё это к тому, Половодьева произвела мхатовскую паузу, что театр имени Верещагина вскоре отправится на гастроли в Санкт-Петербург, в Москву, а может, и куда подальше.

Публика взревела:

— Даёшь Авиньон!

Требовали, среди прочих и китайцы с японцами, немедленного фейерверка над Заводским прудом.

Если бы не так радостно торжествовал Юлий Валентинович Блинов, если бы он не принялся обнимать хрупкую девушку Хмелёву, Ковригин не совершил бы глупость. О ней он со стыдом вспоминал протяжённые годы.

Но он её совершил.

— Гастроли могут и не состояться, — сказал Ковригин негромко, но так, что его услышали.

— Это почему же? — закричали.

— А автор возьмёт и запретит спектакль, называемый в публике "Польским мясом", — сказал Ковригин.

— Кто таков?

— Гнать в шею!

— Юлий Валентинович, — обратился к Блинову Голова Михеев, — как всё это понимать?